Джентльмены чужих писем не читают
Шрифт:
А может, и ЦРУ здесь не при чем. Какая-нибудь кокаиновая мафия… Ладно, разберёмся.
То ли, это ли, всё равно не самая подходящая компания для простого русского парня, советского, то есть российского офицера. Объяснил же: в стан врагов тебя забрасываю, самых что ни на есть врагов. Не вздумай чуйства свои дурацкие проявлять… – проявил, говнюк.
Обрисовал ему однозначно, что, буде они, папаша-то с дочкой, что заподозрят в отношении его, Ивана Досуареса, – колготиться с нравственными категориями не будут: тут же, не отходя от кассы, к стулу-то привяжут и мошонку дверью зажмут. И спросят, кто таков есть, да кто посламши. И любовью будет пахнуть в ситуации, которая сложится, ещё меньше, чем тайгой сибирской. Вся любовь кончится в один момент. Покивал Ванька-дурак, а в глазах-то мутота как была, так и осталась, ни
Ага, а вот и “Макдоналд'с”. Красивый, собака. Одного стекла тонированного стекольному заводу средней мощности – на месяц работы. Да…
Бурлак приткнулся к тротуару. Нужно полюбоваться напоследок шедевром модернистической архитектуры, а то после взрыва то, что останется, заберут в леса и до самой бурлаковской пензии не откроют. Если вообще не снесут на хрен. Говорят, такие сооружения дешевле сносить и строить по-новой, чем восстанавливать по стеклышку, по кирпичику.
А заодно полезно заранее присмотреть место, где послезавтра встать незаметно, чтобы полюбоваться фейерверком. Полковник Бурлак такое зрелище пропускать был не намерен. Нужно встать так, чтобы ни малейшего подозрения не вызвать у тех двух мудаков, что следят за Бурлаком, толстяка и суходрочника, в том, что российский резидент оказался на месте теракта совершенно случайно. И так уже Бурлак по краю ходит: сегодня второй раз нарушил золотое правило разведчика: отрыв запрещен! Опять ушёл от хвоста. А это чревато. Вот стуканут они куда следует – приставят к Бурлаку человек сорок, и тогда даже цвет бурлаковской мочи в писсуаре от маньянской контрразведки ему будет не утаить… Конечно, конечно, нельзя так рисковать.
Выбрав открытую кафешку в полутора сотнях метров от злосчастного “Макдональд'са”, на другой стороне проспекта Инсурхентес, Бурлак решил вести наблюдение оттуда. Он вышел из машины, отмахнулся от “марии” – профессиональной нищенки-индианки с замурзанным младенцем на руках, послал подальше какого-то усача в сомбреро, попытавшегося продать ему цветастое пончо, и сел за столик. Подбежал официант. Бурлак заказал пиво “Карта Бланка” и орешки.
Да, наблюдательный пункт получился вполне командирский: видно было всё как на широком экране, осколки через проспект не перелетят, толпа в панике рванет налево и направо, но никак не сюда. Bueno.
Бурлак вынул из кармана телефон и позвонил в посольство. Тихо. Никто его не спрашивал, никто им не интересовался. А интересовался бы – позвонили. На фронтах – затишье. Сучонка он отправил в командировку в Меридо – якобы отдохнуть, побродить, пирамиды древние или что там у них посмотреть разинув рот, пофотографировать, а заодно пройтись пару раз в нужное время в нужном месте с газеткой в руке, чтобы некий человечек маньянской национальности по имени 4М-123-009, а кто такой – хер его знает, увидел, что не забыли его старшие спонсоры-товарищи по подпольной борьбе за всеобщее счастье человечества, помнят, волнуются, и как только труба затрубит – так сразу и призовут под знамёна. Незамедлительно. Машкову, обеспечивавшему с утра его встречу с 4F-056-012, то есть с Иваном, Бурлак дал полдня выходных: у парня сперма скоро из ушей забрызжет, зачем издеваться над человеком, нехай трахнет раз пяток свою длинноногую негритоску. Остальные ходоки занимались кто чем, согласно текущему плану работы. Дела шли, контора писала.
На определенном этапе Иваном придется пожертвовать.
И пожертвовать в самом прямом смысле этого слова. Отдавать его назад, в Аквариум – опасно. Чуть только парень словом обмолвится о том, что выполнял какие-то задания резидента, о которых в Центре слыхом не слыхивали – на следующий же день Бурлака найдут, где бы он не находился: в Маньяне, в Коста-Рике, хоть на базе морских пехотинцев в Гальвестоне, штат Техас, – найдут, штаны снимут и выдерут примерно, чтобы ни у кого никогда не возникало больше желания приватизировать ценных агентов глубокого залегания. Сдавать Ваньку маньянским властям – ещё опаснее. Дипломатического прикрытия у него нет, значит, контрразведка будет его в говне топить, пока он не сдаст всех, начиная Бурлаком и кончая “Съело Негрой”.
Значит, его нужно будет убрать.
Всё равно он, здраво рассуждая, не жилец. Что тут его исполнят, что там, в родном отечестве. Дерьмократия дерьмократией, но за тем, чтобы хвосты обрубались, в наше время следят не хуже чем раньше. Несанкционированная активность
приравнивается к провалу. Единственный для него выход, если местные продадут его в ЦРУ, а там затеют какую-нибудь двойную игру с его участием. Но и это не надолго. Или – тоже выход – если Бурлак возьмёт его с собой в светлое будущее. Только на хер он там нужен, в этом светлом будущем? Бабам матки концом щекотать? Так это дело не хитрое. Таких щекотунов по проспекту Инсурхентес слоняется бездельников двадцать тыщ в будний день. А в глотку врагу он вцепляться не умеет и, судя по всему, никогда не научится.Так что он, боливийский беженец 4F-056-012, был расходной пешкой с самого начала. Обижаться не на что. Не к тёще на вареники его приглашали, а Родине служить.
Отяжелевший Бурлак допил пиво, расплатился, сел в машину и поехал домой. Кто его осудит, если он сейчас запрётся дома, примет двести грамм и придавит клопа до вечера? Сколько можно работать и работать. Не мальчик.
Консьерж при виде Бурлака изменился в лице, замахал руками, залопотал что-то быстро и непонятно. Бурлак испанскую речь разбирал неважно, несмотря на то, что прожил в этой стране, считай, всю свою сознательную жизнь. Говорить – говорил. Диктора на телеэкране – понимал. Прочесть мог всё, что угодно. Спросить у первого встречного, как проехать куда-нибудь в Ицтапалапу и получить вразумительный ответ тоже для него проблем не составляло. Но когда его собеседник бывал, не дай Бог, чем-то взволнован или напуган, Владимир Николаевич был не в состоянии понять ни слова. Возможно, дело-то здесь вовсе даже и не в филологии. А в разнице темпераментов.
Бурлак поулыбался, покивал, произнес пару слов, что, дескать, спасибо, весьма признателен за беспокойство, всё будет путём и проч. Консьерж, пожилой, несколько одутловатый мужик, – махнул на него рукой и отвернулся. Квартплата, что ли, просрочена? Надо будет дать команду проверить… Бурлак направился к лифту. Он бы, может, и остановился бы выяснить, что так взволновало привратника, но пиво давило на мочевой пузырь, напоминая полковнику о его возрасте – не критическом, но серьёзном.
А дома-то, в России-то матушке, и консьержов никаких нет, вздохнул он. Всё человеческое присутствие в подъезде ограничивается кодовым названием непарного органа, нацарапанным на стенке обгаженного лифта, который и работает-то три дня в неделю…
В замке с другой стороны торчал ключ. Бурлак похолодел. Отлить захотелось ещё сильнее. Но не делать же это на лестничной площадке, в самом деле! Не поймут же! Проговорив про себя, на всякий случай, фразу “Esto es la provocac'on, llame el c'onsul [61] !”, он сделал глубокий вдох и позвонил.
Дверь ему открыла его супруга Ольга Павловна. На ней был незапахнутый четырёхцветный махровый бурлаковский халат, бигуди и туфли на высоком каблуке. В руке – газеты с информацией о дешёвых распродажах, на харе – застывшая маска презрения и отвращения ко всему, что попадает в поле её зрения.
61
Это провокация, я требую консула! (исп.)
– Запахнись, – бросил ей Бурлак.
Он только на секунду замешкался, но быстро взял себя в руки, отпихнул плечом супругу, не проявившую никакого желания уступить ему дорогу, и скрылся в сортире.
За те семь лет, которые Ольга Павловна, бросив мужа, жила в Москве, она появлялась здесь три раза. Все три раза заканчивались скандалом, полным расстройством финансов и едким пароксизмом застарелой ненависти Владимира Николаевича в отношении всех трёх с половиной миллиардов представительниц прекрасного пола, населяющих эту землю, слишком маленькую, чтобы два человека могли на ней разойтись, друг с другом не пихаясь.
– А зачем запахиваться-то? – задорно крикнула Ольга Павловна, подойдя к двери сортира. – Запахиваться-то зачем? Ты что, хочешь сказать, что это тебя смущает? Или возбуждает?..
Ее визгливый голос запросто перекрыл грохот бурлаковской струи, бившей в унитаз как Ниагарский водопад в известняковые скалы, а затем и шум самого унитаза, который у Бурлака был вещью по-маньянски темпераментной и норовистой, не хуже быка на родео.
– Кому ты на хрен нужна… – пробормотал Бурлак застегиваясь. – Прошмандовка московская…