Джентльмены

Лео был не таким. Он напоминал Джорджа Харрисона. Джон был самым крутым, Пол — самым милым, Джордж — романтичным, а Ринго — просто уродом. Лео был как Джордж, и, танцуя в обнимку под «Love me do», он никогда не делал ничего такого. Танцевал он не особо хорошо, а твист и вовсе не умел — но явно был более чувствительным и тонким, чем другие парни. Эта самая чувствительность и делала его настолько привлекательным, что девочки готовы были сражаться за Лео. Обычно скромность и чувствительность не считаются мужскими достоинствами, а, наоборот, бросают тень на обладателя этих качеств, но суть явления «Битлз» заключалась в том, что они были вовсе не такими жесткими, как старые рок-н-ролльные команды. Если внешне «Битлз» и казались дикими и неуправляемыми, то уж в глубине души они наверняка были мягкими и романтичными, совсем как Лео.

Одну из самых преданных поклонниц Лео звали Эва Эльд, [36] и это имя было само поэтическое вдохновение. Эва Эльд часто устраивала вечеринки и, поскольку девушка была из состоятельной семьи, проходили они с шиком. Юные снобы являлись в костюмах с галстуками, а девушки — в длинных платьях, танцевали фокстрот под самые симпатичные песенки «Битлз», а хозяйка дома угощала всех ростбифом, картофельным салатом, пивом и лимонадом. Лео было известно не только особое расположение, которое испытывала к нему Эва, но и расположение мини-бара ее отца. Он мог притащить с собой Вернера и пяток других увальней, Эва прощала Лео все, ибо ей казалось, что она видит его душу сквозь броню мнимой брутальности, которой он пытался себя окружить. Эва внушила себе, что Лео любит ее, и однажды, когда тот замешкался, поцеловала его прямо в губы. Вид у Лео при этом был такой, словно он и не подозревал, что у кого-то может возникнуть желание поцеловать его в губы. Он попросил фотографию Эвы и спрятал ее в бумажник, где прежде хранились автографы Лиль-Бабс, Лассе Лёндаля и Гуннара Виклюнда. Эти графологические экземпляры давно канули в Лету. Эва Эльд была куда лучше, она даже напоминала Лео кинозвезду — он не мог вспомнить, какую именно, но помнил, что у него когда-то была ее фотография.

36

Eld (шв.) — огонь.

Лео владел огромной коллекцией фотографий звезд, доставшейся ему от Генри, которому это детское увлечение наскучило. Теперь они все лежали в коробке на чердаке. Однажды, той безумной весной, Лео поднялся на чердак, достал коробку и принялся искать фотографию актрисы, которую так напоминала Эва Эльд. Он быстро перебирал аккуратные стопки по двадцать пять карточек, схваченные двумя перекрещенными резинками. Дорис Дэй, Эстер Вильямс, Улла Якобсон, Тайрон Пауэр, Тони Кёртис, Роберт Тэйлор, Кларк Гейбл, Катарина Валенте, Алан Ладд, Бриджит Бардо, Хамфри Богарт, Скотт Броди, Софи Лорен, Джеймс Дин, Бёрт Ланкастер, Ким Новак, Грегори Пек, Пэт Бун, Томми и Элвис, Инго и Флойд — все эти удивительные имена мелькали, напоминая о тех весенних днях, когда на ребята скачут по тротуарам, покрытым песком, оставшимся после стаявшего снега, — пыльным песком, запах которого не спутаешь ни с чем, — дети играют в классики, скачут через скакалку, крутят обручи, купленные в магазине «Эпа», и обмениваются фотографиями актеров. Все это осталось в прошлом, у этой весны был совсем другой запах — запах сигаретного дыма, духов, а актрису звали Розмари Клуни — ту, которую так напоминала Эва Эльд.

«Стань моим Босуэллом!» — неустанно призывал меня Генри Морган. Какой писатель откажется услышать пару-тройку баек? Как видите, путь Генри в Париж был сверх всякой меры усеян препятствиями, полон промедлений и прочих загадочных обстоятельств. В какой-то момент стало ясно, что Генри не минует Лондона — города доктора Джонсона, где всякий любитель побеседовать может утолить жажду, приникнув к живительному источнику конверсации. История о Генри- клеркеначинается на исходе шестьдесят третьего года.

Миссис Долан никогда не стучала в дверь, она пинала ее носком ботинка, ибо в каждой руке держала по меньшей мере два-три подноса с завтраком. Собственно, руки ее никогда не были свободны, так как мистер Долан был необыкновенно вялым управляющим пансионата. Его идолом был Энди Кэпп: вставал мистер Долан затемно, но лишь для того, чтобы тут же опуститься в кресло перед телевизором в гостиной.

— Good morning, mister Morgan, [37] — вздохнула миссис Долан. — Что за мир достается в наследство вам, молодым! Теперь они убили и самого убийцу. Впрочем, оно и к лучшему — вид у него был безумный.

37

Доброе утро, мистер Морган (англ.).

— О dear, — сонно ответил Генри. — Приятного вам завтрака, миссис Долан.

Миссис Долан скрылась так же поспешно, как и появилась. Она была выдающейся болтушкой, но никогда не навязывалась. Генри тетушка нравилась, симпатия была взаимной. Со временем миссис Долан переселила Генри в одну из лучших комнат на верхнем этаже. Из окна открывался вид на крыши домов, а встав на подоконник и вытянув шею, можно было разглядеть и деревья в Гайд-парке — в этом Генри убедился лично.

Он провел в Лондоне уже пару недель, искал работу, но не нашел. От денег, переданных одноруким Францем в Берлине, оставалось еще немало, хотя у Генри было чувство, что это грязные деньги, которых он не заслужил.

Пребывание Генри — он же агент Билл Ярд — в Берлине закончилось весьма хаотично, он последовал шокировавшей его рекомендации В. С. и спешно уехал. Генри ничего не понимал и ничего не желал знать. Силуэт Верены Масгрейв он выбросил в Канал. Это была одна из немногих ситуаций, в которых Генри боялся за свою жизнь. Вернуться в Копенгаген жалким неудачником было немыслимо: он не мог объяснить то, что было невозможно объяснить. Оккультизм и пластические операции по восстановлению носа не входили в сферу его интересов.

Выходом стал первый попавшийся поезд в первый попавшийся город — это был Лондонский экспресс. Обменяв деньги, Генри насчитал пятьсот с лишним фунтов стерлингов: этого могло хватить на некоторое время, но мистер Морган был не из тех, кто живет на сбережения, поплевывая в потолок. Этому энергичному молодому человеку двадцати одного года от роду нужна была работа, туристическое безделье ему изрядно наскучило.

Тем утром Генри проглотил завтрак и надел просторный белый плащ, купленный в кенсингтонском секонд-хенде. Он отнес поднос на кухню, миссис Долан поблагодарила его за помощь и сказала, что мистер Морган — самый вежливый гость после норвежца, который жил в пансионате по окончании войны. В ее глазах все скандинавы в благодетельности своей были более или менее похожи на Дага Хаммаршельда. Скандинавов было жаль. Земли датчан и норвежцев разорял Гитлер, финнам в затылок дышали русские, а у шведов просто был печальный вид.

— Ваш народ кто-то когда-то обидел, — говорила миссис Долан. — Поэтому вы так печальны. То есть не вы, мистер Морган. У вас-то вид ничуть не грустный. У вас в глазах веселый блеск, а скоро будет и работа. It will work, it will work. [38]

Неправдоподобный город: по улицам стелется желтый дым, скользя вдоль рядов окон, струясь через Лондонский мост в коричневом тумане зимнего рассвета. Речной шатер опал; последние пальцы листьев цепляются за мокрый берег. Над водой льется музыка: «Sweet Thames, run softly, till I end my song…» [39]

38

Все получится! (англ.)

39

«Милая Темза, беги потише, позволь мне допеть мою песню!» (Цитата из поэмы Т. С. Элиота «Бесплодная земля».)

Генри провел в Лондоне больше года, и я не стану описывать все матчи Бобби Чарльтона, которые он увидел, не буду говорить о его одиноких прогулках вдоль берегов Темзы, когда смог стелился над водой, рисуя силуэты призрачных барж, а дождь вздыхал над тротуарами, когда Генри заходил в пабы, чтобы согреться виски и «Гиннессом», как и полагается одинокому герою в Лондоне, который к тому же является героем романа.

Да, в то время в переулках стелился желтый дым, и в то же время в паб вошел человек, оказавшийся в нужное время в нужном месте, и заговорил о жизни, и смерти, и желтом дыме. Генри появился в пабе отнюдь не сразу после того, как застрелили Кеннеди, он пропустил и телепередачу — что было примечательно само по себе, — и об Освальде ничего не знал. Но Генри все ловил на лету и вскоре уже принял живейшее участие в беседе о ЦРУ, Кеннеди, Кубе, Хрущеве, и ребята в пабе вполне могли принять этого шведа в галстуке за министра или, по крайней мере, сухаря-профессора политологии.

Неподражаемый талант Генри заговаривать зубы вскорости обеспечил ему разрешение на работу в Лондоне и неплохое место в офисе, где ему предстояло заниматься перепиской со Скандинавией. Англичане могли приходить и уходить из офиса, когда заблагорассудится, фирма «Смит и Гамильтон» торговала бумагой из Финляндии и Швеции, и все это как нельзя лучше подходило Генри. Кроме того, в конторе обитало по меньшей мере полдюжины девушек, на которых стоило посмотреть.

Четко очерченных обязанностей у Генри в конторе не было. Корреспонденция струилась тихо, как Дон, и Генри время от времени, по мере желания, брался то за одно, то за другое. Руководство видело в нем сокровище — невероятно обучаемого сотрудника. Хлопая Генри по спине, оно сулило ему золотые горы, лишь бы он не останавливался на достигнутом. Но Генри вовсе не был тем амбициозным клерком, которого начальство желало в нем видеть. Эту работу он рассматривал лишь как остановку, промежуточную станцию на пути в Париж.