Джентльмены

Несмотря на то что Стернер достиг пенсионного возраста, у него не было ни малейшей причины снижать темпы. Вильгельм Стернер находился в самом расцвете сил. В случае победы правых на выборах в парламент у него были высокие шансы на получение министерского поста, несмотря на репутацию «аполитичного консерватора». До поста министра промышленности было рукой подать: эта работа вполне соответствовала его внушительным достоинствам, долгой карьере в промышленности и обширным международным контактам.

Пока никто не рассматривал всерьез возможность отказа. Ему, разумеется, было необходимо «подчистить» свое прошлое, как полагается приличному министру, чтобы исключить возможную коррупцию: сановники, тем или иным образом связанные с крупными финансовыми потоками, нередко используют политическую власть в корыстных целях.

Вильгельм Стернер, скорее всего, намеревался принять предложение и сложить с себя полномочия директора концерна «Гриффель» и пятнадцати дочерних предприятий, среди которых значились «Скандиапластер», «ЭКО Бетон», «Брёдерна Бугренс Варв», «Эстершёфискарна», «Хаммарс Бюгг» — и ОАО «Северин Финмеканиска» у набережной Сикла в Хаммарбю.

Будущий министр промышленности должен быть чист и безупречен.

Генри проявил неожиданную выдержку: два дня мне казалось, что он уже не встанет на ноги, но он собрался с силами и закончил приготовления к майскому вечеру в театре «Сёдра». Оставалось выслать программу и отработать окончательную версию «Европа. Фрагменты воспоминаний». Успех вдруг стал реальностью.

Стремительный, возбужденный и настойчивый, он вошел в библиотеку, где я пытался работать. Я тоже приближался к завершению своего произведения, работа над современной версией «Красной комнаты» достигла заключительной стадии. Теперь я точно знал, чем должна закончиться эта история, оставалось лишь настучать пятьдесят решающих и не слишком счастливых для Арвида Фалька страниц. При хорошем темпе с этим можно было справиться за два дня. Но хорошего темпа не было. Стоило мне выглянуть в окно и увидеть серую, грязную и слякотную улицу, как желание работать пропадало. К чему усердно и прилежно трудиться в мрачном, злобном мире? Никто ничего от меня не ждал, никто не хватился бы меня, если бы я не встал однажды утром, никто не желал мне от всей души успеха и благополучия. Издателя Франсена интересовало только собственное благополучие. Вот уже несколько месяцев он выпрашивал у меня рукопись, то и дело поминая авансы, а теперь явно почуял неладное. Проект обошелся ему в пятнадцать тысяч крон.

Генри ворвался в библиотеку и спросил, не мешает ли он мне, что было совершенно излишне. Он всегда мешал.

— Хочу попросить тебя об одолжении, Класа, — начал он с притворной кротостью. — Ты, homme de lettres…Дело в программе. Я нашел дешевую типографию.

— Ну и что? — раздраженно спросил я.

— Театр «Сёдра»… — Генри смотрел на меня невинными голубыми глазами.

— Это я знаю!

— Мне нужен текст… что-нибудь красивое, лирическое.

— Красивое и лирическое — о чем?

— Конечно, обо мне и моей музыке, — обиженно отозвался Генри.

— И я, по-твоему, должен об этом написать? Я ничего не понимаю в музыке!

— Неважно. Важно чувство. Текст должен отразить музыку. Не надо распространяться о Генри Моргане, тональностях и прочем. Важно поймать дух.

— А ты уже готов?

— Практически готов, — ответил Генри. — Ну что, возьмешься?

— Конечно, возьмусь, — ответил я. — Но для этого мне надо прослушать вещь пару раз от начала до конца.

— Когда угодно, — великодушно произнес Генри и поклонился.

— Хоть сейчас? Мне все равно не работается.

Генри задумчиво потер опухшие руки — накануне мы были в клубе «Европа» и Генри все еще не отошел после двух раундов с Гринго, — и поиграл на воображаемой клавиатуре.

— Давай!

Едва мы вошли в комнату с роялем, чтобы устроить прослушивание «Европа. Фрагменты воспоминаний», как раздался дребезжащий сигнал телефона. Это была Черстин. Она сидела в курьерском автомобиле «Пикко» номер семнадцать на площади Кунгсхольмсторг. В трубке раздавались завывания и писк, а Черстин говорила взахлеб. Лео звонил ей несколько раз за последние сутки, говорил бессвязно, ни за что не хотел объяснить, где находится и чем занимается. Черстин так ничего и не выяснила: Лео каждый раз бросал трубку.

Черри, разумеется, обеспокоилась, и Генри стал ее утешать. Он знал, что с Лео такое бывает: что-то на него находит, но потом он успокаивается. Генри посоветовал Черстин в следующий раз попробовать отследить номер, с которого звонит Лео. Хватит сюсюканья.

— Наигрался наш Лео, — резюмировал Генри, закурив сигарету.

— Это, по-твоему, игра?

— Самая опасная из всех игр, — ответил Генри.

Прослушивание не состоялось. После разговора с Черстин Генри утратил вдохновение. Он сослался на боль в пальцах — играть такими руками невозможно. Мне оставалось лишь ждать следующего раза.

Но следующего раза не последовало. На следующее утро я отказался вставать с постели. Мне не хотелось завтракать, читать плохие новости в утренней газете и садиться за письменный стол, с которым у меня ассоциировались мысли о поражении. «Красная комната» все больше напоминала проигранное сражение, и конец Арвида Фалька лишь отражал мою собственную гибель. Я буксовал: в точности знал, что надо писать, но не мог — что-то внутри противилось, и я, разумеется, во всем винил погоду. Такой погодой можно было объяснить что угодно. Атмосферные явления касались всех, и всякому было ясно, что писатель чувствителен к низкому давлению и проклятому сирокко, который добрался до наших широт: это вполне естественно для тонкой натуры, которой больше по вкусу закашляться до смерти в «Лидо» или бежать от мира на вершину горы, увенчанной облаками, как Ганс Касторп, [69] самый скучный литературный герой нашего времени.

69

Ганс Касторп — герой романа Томаса Манна «Волшебная гора».

Сон об избавительной смерти в «Лидо» развеялся с приходом Генри Моргана, который присел на краешек старой кровати Геринга и разбудил меня. Звонила Черстин. Она узнала, где находится Лео. Он позвонил ей среди ночи, она отложила трубку и отправилась к соседу, чтобы отследить номер. Оказалось, что звонят из летнего домика близ Вэрмдё.

— Не знаю я, где этот чертов дом, — сказал Генри. — Лёкнэс, вроде. Недалеко от военного полигона. Кажется, он там зависал с друзьями на Рождество?

— Полагаю, там.

— Надо поехать и проверить, сегодня вечером, идет? — предложил Генри.

— Разумеется.

— Черстин нас отвезет.

— Отлично. Лишь бы ссор не было, этого я не выдержу.

— Не будет, — заверил Генри. — Лео не тот тип.

День был похож на все остальные серые дни, и единственной хорошей новостью стало то, что комод в прихожей вдруг снова наполнился обеденными купонами. Я, разумеется, не стал спрашивать, откуда они взялись — подобные расспросы были под запретом, — но кое-что я подозревал. Я подозревал многое, но мы ходили на цыпочках вокруг опасных тем, как коты вокруг сливок, и старались не подавать виду, что чем-то обеспокоены.

Как бы то ни было, мы неплохо подкрепились в «Костас» на улице Санкт-Паулсгатан: греческий салат, «Совлаки», чудесная пряная говядина-гриль с луком и паприкой. Паван и Ларсон-Волчара снова появились, и вид у них был относительно свежий. Они довольно долго скрывались за плотно задвинутыми шторами в компании целой батареи бутылок, но этот период закончился: теперь наши друзья намеревались жить в трезвости и работать в «Пещере Грегера», в «Убежище», собирать пустые бутылки и встречать весну, как и полагается двум джентльменам. Оба спрашивали, что нового произошло за последнее время, и Генри в общих чертах рассказал им новости. Он держался молодцом и пообещал приятелям билеты в театр «Сёдра», когда представление будет готово. Парни заранее поблагодарили и в очередной — никто не помнил, в который, — раз пожелали нам удачи.