Джим Моррисон после смерти

– И долго мне оставаться в этом двухмерном мультяшном режиме?

Ответа Сэмпл не получила, впрочем, она его и не ждала. Она решила, что, пока суд да дело, надо проверить, как двигается её новое тело. Первые же шаги показали, что она стала не просто двухмерной. Ощущение было странное: это новое тело было каким-то не очень реальным. Хотя и не то чтобы совсем нереальным. Нечто среднее между иллюзией и реальностью. Когда Сэмпл повернулась перед зеркалом, её собственные движения напомнили ей компьютерную симуляцию – плоскую графику, оцифрованную в плотный объект. На самом деле это новое анимешное состояние было не таким уж и неприятным, но ощущение общей незавершённости всё-таки причиняло некоторые неудобства. Сэмпл не чувствовала своего тела, не ощущала сердцебиения – не ощущала вообще ничего, никаких лёгких подёргиваний, пульсаций и дрожи, свойственных живому телу. По идее, она должна была растеряться, испугаться или разозлиться, но, похоже, все её эмоциональные реакции притупились, словно её накормили каким-нибудь анимешным прозаком. Прежняя Сэмпл, из плоти и крови, уже давно бы взбесилась, и даже могла бы со злости расколотить зеркало вдребезги; мультяшная Сэмпл просто смотрела на своё отражение с лёгким недоумением.

– Хотелось бы всё же услышать ответ. Для чего это преображение? Если меня превратили в мультяшную героиню, потому что мне надо сразиться с толпой анимешных чудовищ и тем самым спасти Вселенную, тогда, извините, я против. Костюмчик явно рассчитан на публику, и мне хотелось бы знать заранее, что это будет за публика и что им от меня надо. Если вы вдруг забыли, я ещё не закончила со своим делом – найти Эйми её поэта, чтобы он помог привести в порядок её идиотские Небеса.

И, как в какой-нибудь детской сказке, она получила ответ, когда задала прямой и простой вопрос. В сплошной стене вдруг возникла дубовая дверь. Сэмпл направилась к ней, балансируя на неудобной высокой платформе.

– Похоже, мне вновь предстоит броситься в неизвестное?

* * *

Эскалатор привёз их в большой круглый зал, освещённый мягким голубым светом. Здесь тоже было полно народу – туда-сюда сновали люди и нелюди, и всё это напоминало главный вестибюль Гранд-Централа, превращённый в громадную дискотеку. Не хватало лишь музыки, но её вполне заменял ровный ритмичный гул механизмов, приводивших в движение эскалаторы. С первого же взгляда было ясно, что народ в этом зале не только загружается на эскалаторы и сходит с них, чтобы направиться дальше, но и знакомится-с вполне очевидными целями «постельного» свойства. Джим подумал, что, наверное, так и должно быть. В конце концов, по простому закону средних величин, большинство туристов, приезжающих в Ад, должны быть зациклены на сексе. Путешествия и секс издавна связаны между собой. В новых местах открываются новые перспективы, новые возможности – а уж в Аду этих возможностей и перспектив должно быть немало. Просто по определению. Когда вновь прибывшие убеждаются, что Ад – это совсем не так страшно, как представлялось вначале, им, разумеется, хочется оторваться по полной программе и получить сразу тридцать три удовольствия; а собирающиеся уезжать вряд ли откажут себе напоследок ещё в одном маленьком чувственном приключении. Не говоря уже о законченных сладострастниках и убеждённых распутниках или о тех, кто ищет спасение от скуки размеренной жизни в случайных интимных знакомствах. Оглядывая толпу, где было немало таких охотников – охотников, в смысле охоты за дичью и в смысле охоты до «этого дела», – Джим подумал: вот оно, утешение для тех, кто до сих пор иллюзорно считает грех преступным, а воздаяние неминуемым. Эти упёртые грешники, кажется, обречены вновь и вновь гнаться за гнусными плотскими удовольствиями, тяга к которым и стала исходной причиной их морального падении.

Юные мальчики-проститутки являли собой полный набор выразительных прелестей в самой разной стилистике, – от Эксла Роуза до лорда Альфреда Дугласа [44] , причём некоторые из них поразили бы воображение самого Калигулы. Женщины тоже не отставали. Прямо блаженство для фетишиста. Воплощение самых разнузданных сексуальных фантазий. Статные, фигуристые красавицы в римских тогах и откровенных бикини, в мужских смокингах а-ля Марлен Дитрих, в цепях и сбруях, как у прелестниц маркиза де Сада, они расхаживали по залу – и в самом деле как хищницы на охоте. Призывные, жаркие взгляды. Надутые губки. Пышные бёдра покачиваются, попки упруго подрагивают, груди буквально вываливаются наружу из провокационных нарядов; губы соблазнительно шепчут, а руки движутся, завлекая «добычу» на беззвучном языке жестов, понятных каждому. Ароматы духов возбуждают, умело наложенный макияж добавляет приятности взору, нагота недвусмысленно намекает. А для людей утончённых или же просто пресыщенных есть кружева и шелка, которые прикрывают, но не скрывают; летящий шифон, подобный смутному шелесту сумеречных воспоминаний; блестящая кожа и хромированный металл, сулящие восхитительные изуверства. Помимо женщин и мальчиков, здесь были и гермафродиты, и существа, вообще не поддающиеся опознанию в смысле пола. Джим смотрел на всё это, открыв рот, как парень из дремучей провинции, впервые попавший в столицу. Он в жизни не видел, чтобы столько соблазнов было сосредоточено на таком, в сущности, небольшом пятачке.

44

Эксл Роуз – рок-музыкант, лидер группы «Gun’s’roses»; лорд Альфред Дуглас – английский аристократ, сын восьмого маркиза Куинсберри, любовник Оскара Уайльда.

– Да. Вот чего мне не хватало.

Женщина-азиатка в фетишистском костюме из жёлтого латекса, с фальшивыми бриллиантами и с длинными, абсолютно прямыми, чёрными волосами ниже талии недвусмысленно улыбнулась Джиму. Накрашенный и надушённый молодой человек с белокурыми локонами, как у Харпо Маркса, выразительно посмотрел на ширинку Джимовых кожаных джинсов и медленно облизнул губы. Эффектная дама в годах, направлявшаяся к эскалаторам вверх, остановилась на пару секунд и смерила Джима оценивающим взглядом, должно быть, приняв его за одного из красавчиков, предлагавших себя для утех. Какое-то странное желеобразное существо, состоявшее, кажется, из одних голых грудей, потянулось к нему, и на каждом подрагивающем соске заблестела жемчужно-молочная капелька жидкой секреции. Восточные танцовщицы извивались в призывном танце живота, женщины-змеи демонстрировали чудеса непристойной гибкости, статная валькирия в медном шипастом бюстгальтере взмахнула тяжёлым мечом и прошептала с хриплым придыханием, когда Джим проходил мимо:

– Меня зовут Зена, и ты такой славный, что я лягу с тобой за бесплатно. Дважды.

Слова прозвучали как строчка из плохо срифмованной песни, но при этом весьма прельстительно, так что Джим испытал искушение пойти с ней и проверить, насколько её предложение соответствует действительности. Однако Вергилий все слышал и покачал головой:

– Я бы не стал здесь задерживаться, молодой господин. Это только преддверие. Уверяю вас, дальше, внутри лабиринта, вас ждут удовольствия куда более изысканные.

Джим даже немного расстроился, что его так поспешно уводят с этого карнавала соблазнов, но потом сообразил, что Вергилий лишь на свой лад перефразировал максиму Смоки Робинсона [45] насчёт того, что, когда отправляешься за покупками, не хватай первое, что попадается на глаза. Он вдруг понял, что ему весело и хорошо – несмотря даже на то, что где-то поблизости Доктор Укол, который, вполне вероятно, пришёл по его душу. Он опять окунулся в бешеный круговорот людского несовершенства, и это само по себе было приятно – Джим вновь почувствовал себя живым человеком, со всеми слабостями и пороками. И ещё было приятно, что его считают сексапильным и привлекательным – причём не какие-то искусственные красотки, созданные пришельцами, а вполне нормальные люди. Ему было даже не важно, чем конкретно он их привлекает: тем, что объективно хорош собой, или пузатым мешком с пластмассовым золотом. Его уже очень давно не хотели – с той достопамятной оргии у Моисея, впрочем, и это тоже не показатель: там все хотели всех, без разбору. Не то чтобы здесь, в преддверии Ада, охотники за удовольствием и золотом были более искренними или разборчивыми в своих вожделениях, но тут хотя бы отсутствовал хмельной, бездумный дурман – так что Джим снова почувствовал себя танцором в этом великом, общечеловеческом эротическом танце. Он приосанился, расправил плечи, засунул большие пальцы за ремень джинсов и пошёл вперёд лёгкой походкой, будто и вправду танцуя – пусть смотрят и восхищаются, даже если не все, то хотя бы те, кому это небезразлично.

45

Смоки Робинсон – легендарный американский соул-певец. Видимо, здесь имеется в виду строчка из его песни.

Он торжествующе поглядел на Дока, как бы приглашая его разделить свой триумф, но тот был занят беседой с Вергилием; похоже, его больше интересовали теории старого поэта относительно того, как Ад стал таким, как сейчас, нежели настойчивые знаки хорошенькой кошечки садо-мазо с плёткой в руках, явно положившей на него глаз.

– То есть ты говоришь, что Ад пал жертвой собственного внутреннего парадокса?

Вергилий мельком взглянул на сексуальную кошечку и степенно кивнул:

– Первоначально он был задуман как место предельного и бесконечного ужаса и страданий, но как совместить бесконечность с пределом, ибо всякий предел ограничен? Таким образом, изначальная нелогичность динамики Ада и определила его несостоятельность в исходном виде. То есть по прошествии десяти тысяч лет тут отказались от первоначальной затеи и превратили Ад в подобие парка аттракционов.

– Диснэйлэнд, поэт?

Вергилий улыбнулся с довольным видом, словно мудрый учитель, который гордится способным учеником, хотя, может, он просто хотел польстить Доку и таким образом обеспечить себе дополнительные чаевые.

– Можно сказать и так. Для нас, живущих здесь постоянно, Ад – это даже не место, а скорее некое автономное бытие. Кто-то может к нему приспособиться, кто-то – нет. Кто не может, тот погибает.

Джим ухватил только самый конец дискуссии.

– То есть Ад, как и всё остальное, подвержен энтропии?

И тут Джим увидел такое… Он замер на месте с отвисшей челюстью. Даже среди немыслимого разнообразия женщин в этом голубом вестибюле она сразу же выделялась из всех. Не человек, но и не что-то иное. Скорее, персонаж из комикса, сошедший со страниц книжки и обретший объём. Она плыла в воздухе где-то в футе от пола – как голограмма или как вызывающий призрак в своём сверкающем красном наряде. Но Джим обалдел по другой причине. Хотя лицо и фигура у этой странной рисованной женщины были стилизованы под традиционную графику комиксов, он узнал её – то есть, наверное, не её, а модель, с которой её рисовали. Он изумлённо вздохнул:

– Сэмпл Макферсон.

Док обернулся к нему:

– Что?

И тут фигура пропала. Просто исчезла. Раз – и нету.

Джим растерялся:

– Она только что была здесь…

– Где?

– Да вот здесь. А теперь её нет.

– Добрый тебе совет, мой мальчик, не забивай себе голову этой леди. Хотя бы пока мы здесь.

– Да я даже о ней не думал. Она просто возникла, словно ниоткуда, а потом исчезла.

Вергилий тоже вставил своё веское слово:

– Здесь часто являются призраки. И ваш друг абсолютно прав: незачем забивать себе голову. Она исчезла и больше уже не вернётся.