Джин Грин - Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014

– Что это за парень с Тонькой? – удивилась Инга.

– Ты что, не помнишь? – сказал Горинян. – Неделю назад на пляже в Серебряном бору он клеился сначала к тебе, а потом пришла Тоня, и он переключился. Судовой врач, что ли, Марком, кажется, зовут.

– Ничего он не переключился, – сердито сказала Инга. – Я сама его переключила. Мало мне будущих киногениев…

Тоня подошла к Инге, нежно обняла ее за плечи, поцеловала в щеку и сказала:

– Поздравляю тебя, лапочка.

– С чем? – округлила глаза Инга

– Как это с чем? С днем рождения.

– О господи! – воскликнула Инга. – Держи меня, Арсений! Вот бестолочь, про собственный день рождения забыла.

– Это все любознательность твоя, – ухмыльнулся Арсений.

– А ты о чем думал? – напустилась на него Инга. – Тоже мне кавалер!

– А я откуда знал! – крикнул Арсений. Инга, руки в боки, уставилась на него, он вылупился на нее. Секунду спустя Инга расхохоталась.

– В самом деле, откуда тебе знать? Ведь мы знакомы три недели.

Тоня засмеялась и показала ладошкой на своего спутника, как бы демонстрируя его.

– А вот он уже знает мой день рождения.

– Не самый удачный день вы выбрали, дарлинг! – оправдывался тот. – Подумать только, двадцать девятого февраля.

– Наоборот, – сказала Тоня. – У меня было всего пять дней рождения, значит, мне всего лишь шестой год, а Инге уже двадцать два.

– Терпеть не могу дней рождения! – воскликнула Инга.

– Тем не менее зажимать не полагается, – строго сказал Горинян.

– Можно мне пригласить вас всех в ресторан? – спросил Рубинчик. – Ведь вы бедные студенты, а я богатый врач-путешественник. Идет, ребята?

– Схвачено! – радостно воскликнул будущий Феллини.

– Нет, уж извините, – решительно возразила Инга. – В ресторан мы не пойдем. Горючее ваше, квартира и закуска мои.

– Схвачено! – еще более радостно закричал будущий Эйзенштейн.

В это время в толпе возник шум, аплодисменты, послышались крики «Козаков!», «Табаков!», «Козаков с Табаковым идут», и Инга мгновенно штопором ввинтилась в толпу, а за ней бросилась и Тоня. Парни же с высоты своего роста спокойно могли наблюдать за прохождением выдающихся артистов.

– Мда-а, – протянул Рубинчик, когда артисты скрылись в подземном переходе, – признаться, я разочарован.

– В чем же? – спросил Горинян, глянув на него через плечо. Он не очень-то был ему по душе, этот самоуверенный денди, так ловко втершийся в их компанию на пляже.

– Да в этих артистах, – сказал Рубинчик. – Не совсем в моем вкусе.

– Интеллекта, что ли, маловато на ваш вкус? – с ехидцей спросил Горинян.

– Да нет, я не об этом, – сказал Рубинчик. Девушки тем временем отошли в сторонку и присели на барьер, отделяющий тротуар от проезжей части улицы.

– Инга, тебе он нравится? – спросила Тоня.

– Оба прелесть, – ответила Инга – Козаков – лапа, а Табаков – само совершенство.

– Да я не о них. Скажи, по душе тебе мой новый хвост?

Она показала глазами на Рубинчика, который уже беспокойно озирался по сторонам, разыскивая ее.

Инга внимательно осмотрела Рубинчика.

– А что, звучит, – сказала она. – Сколько ему лет?

– Двадцать восемь, – ответила Тоня. – Он уже четыре года плавает, видел весь мир…

Инга вдруг расхохоталась.

– Тонька, помнишь, как они в Серебряном бору выпендривались, этот Марик и этот… как его… Вася, что ли… Ну, Снежный Человек? Этот все о море, о загранке, а тот все про горы, про ледники. Ну, я просто умирала… А тебе он нравится, да? Только честно.

– Он немного странный, – медленно проговорила Тоня. – Ты знаешь, он сказал мне, что ему пришлось много пережить… Он сказал, что прежде совсем иначе смотрел на мир и…

– Тоня! – крикнул Рубинчик в толпу. – Тоня, где вы?!

– Эй, я здесь! – крикнула Тоня, откинула упавшие на лоб темные волосы и улыбнулась так, что Инга и без слов поняла – Рубинчик ей нравится.

Магнитофон «Сони» крутил диски, исторгая из себя невероятную стереофоническую музыкальную мешанину, свидетельствующую о разносторонних вкусах его хозяйки. За бешеным ритмом «рок-раунд-зи-клок» следовала грустная песенка «На Смоленской дороге», за ней в хриплом фарсовом исполнении «Баллада о сентиментальном боксере»; Жильбер Беко и чемпион романтики Иосиф Кобзон, Армстронг и Эдита Пьеха, Элла и Муслим, и твисты, твисты…

Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая «Трутся спиной медведи о земную ось», «Королеву красоты» и тому подобные невинные песенки.

Гостей в квартире академика Николаева набралось чуть ли не сорок человек. Откуда только набежали? Публика была такая же разношерстная, как и музыка в магнитофоне: университетские девочки и мальчики-интеллектуалы, спортивные ребята из Серебряного бора, были здесь Ингины соседи, три брата, известные уже пианисты, дети знаменитого виолончелиста, был мастер альпинизма душа общества Вася Снежный Человек, был корабельный врач Марк Рубинчик, были также и какие-то совершенно незнакомые Инге люди.

Ежеминутно хлопали входные двери, кто-то исчезал, появлялись новые компании с «горючим», торопливо поздравляли хозяйку и бросались танцевать. Гости сидели в креслах, на подоконниках, кое-кто прямо на полу. Обсуждались кинематографические, литературные и спортивные новости, вспыхивали споры, все говорили разом, и говоруны вроде Васи Снежного Человека приходили в отчаяние – невозможно было овладеть общим вниманием, хоть на минуту «захватить площадку».

Для Инги такие сборища были делом привычным, в такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде, крутилась, вертела юбкой, то лихо танцевала с разными парнями, «заводя» мрачнеющего Гориняна, то шумно и бездарно хозяйничала за столом.

Тоня и Марк Рубинчик между тем стояли у открытого окна и смотрели на зеленое послезакатное небо, разлившееся за ломаным контуром московских крыш.

– Такое освещение, что кажется, будто Москва – приморский город, – проговорил Рубинчик.

– А за Химками начинается океан, – усмехнулась Тоня. – Вас тянет в океан, Марк?

Губы девушки были полуоткрыты, она словно тянулась к этому неведомому океану, а в глазах была грусть.

– До лампочки мне все океаны, когда вы стоите рядом, – сказал Рубинчик, заглядывая ей в лицо.