Джинджер и Фред

Это похоже немного на сюрпризы, которые мы в детстве находили в пасхальном яйце. Естественно, так работать можно не со всеми, а лишь с режиссером, которого хорошо знаешь и который хорошо знает тебя.

Я, между прочим, подумал: «Не иначе как этот Фред — сам Феллини в молодости». Ну конечно! Кто же из нас, из людей нашего с ним поколения, не воображал себя танцующим в цилиндре и во фраке (хотя ботинки в те времена почти у всех были драные)? Фред — это мелкий жулик, устраивающийся как придется, болтун, мнящий себя настоящим артистом, а по существу — слабак. Он понимает, что жизнь его не состоялась, но надеется, что еще сумеет выкрутиться. Он так верит в свою способность «идти в ногу со временем», что даже восклицает: «Здесь уже ничего не поможет: остается только подложить бомбу и все подорвать». В общем, ему хочется выглядеть еще этаким лихим парнем.

— Итак, ты приходил на съемочную площадку — свободный от мыслей, свежий, с невинными глазами, читал свои реплики...

Мастроянни. Минуточку! Дело тут вовсе не в моем мастерстве. Когда работаешь с выдающимся режиссером и знаешь, что он представляет собой, кто он, этот твой чечеточник, в какую бы ситуацию тебя ни поставили, твоя реакция должна быть логичной, вытекать из образа. Мне непонятны все эти творческие поиски актера, необходимость изучать роль, кропотливая работа над персонажем... Что прикажете искать? Что заучивать? Реплики? Но в кино реплики не заучиваются. Ты идешь на работу, тебе говорят, какие слова надо произнести, ты ждешь, когда дирижер задаст тебе «ля», и начинаешь играть свою партию вместе с остальными, так же, как и остальные. Разве это трудно?

— Ты можешь сказать то же самое обо всех ролях, сыгранных тобой в 130 фильмах?

Мастроянни. Разумеется!

— От веселой комедии ты переходил к драме, от драмы — к детективу, в общем, перепробовал все...

Мастроянни. Бороду, усы, стеклянные глаза, фальшивые уши...

— Да. Феллини говорит, что ты единственный подлинно американский актер в Италии. Единственная настоящая звезда экрана.

Мастроянни. Это очень любезно с его стороны. Но непонятно, почему он так считает. Может, потому, что я один из тех немногих итальянских актеров, которые смогли сняться в нескольких заумных фильмах, где требовались большая сдержанность, более замедленный темп — а это как раз в англосаксонской манере. Не знаю... Но если так считает Федерико, я согласен!

— Быть может, это объясняется еще и тем, что по существу у нас нет никого, кто мог бы сравниться с тобой не только как с актером, но и как с кинозвездой. То есть нет у нас больше другой такой знаменитости.

Мастроянни. К счастью для меня!

— Однажды ты сказал, что возможностью сыграть множество самых разных ролей ты обязан тому, что наше итальянское кино небогатое.

Мастроянни. Да, и этому тоже. Я так думаю. Кинематограф богатый (главным образом деньгами), ну, например, американский, может позволить себе содержать целую армию, целую конюшню самых разных актеров, каждый из которых идеально подходит к определенному кинотипу.

У нас с этим делом всегда было труднее, но не потому, что не хватает подходящих актеров, а из-за нехватки... экономических средств, в силу чего продюсер обычно предпочитает доверять фильм и роль актеру уже испытанному и таким образом не подпускает к экрану новичков.

И что же выходило? Стремясь заполучить обязательно только «ведущих» — а они не всегда идеально подходили к той или иной роли, — нас, к счастью, вынуждали играть персонажей, порой совершенно не отвечающих ни нашей природе, ни ролям, которые нам бы подходили «по мерке», как это делается в американском кино.

Короче говоря, у нас не проведешь целую жизнь в седле, снимаясь только в вестернах. Нет, у нас надо уметь и на коне скакать, и на велосипеде ехать, и пешком идти, и даже на деревянной ноге ковылять, понятно?! Я говорю сейчас первую пришедшую мне в голову глупость, но это так. В кино более кустарном, что ли, и более бедном (речь идет о финансах, разумеется) каждому из нас приходится заниматься всем понемногу. Вот так.

Эта способность, между прочим, очень свойственна нашему народу и называется изворотливостью! Она позволяет нам не закосневать в одной и той же роли, к которой мы, возможно, действительно идеально подходили, и быть настоящими актерами, а не киногероями...

Однажды я попал в Голливуд... и встретился там на каком-то коктейле с самыми знаменитыми актерами. С Тони Франчозой, например, который был тогда в зените славы. Он сказал мне: «Твое счастье, что ты работаешь в Италии, по крайней мере можешь сниматься то с бородой, то без бороды. А здесь, у нас, человек навсегда обречен играть одну-единственную роль, ибо он считается самым подходящим для нее исполнителем». — «Что поделаешь: просто вы слишком богаты! Когда вам нужен человек с бородой, вы берете бородача, и все».

У нас многое зависит от случая... Но мы обязательно должны быть настоящими артистами.

Иногда даже в ущерб другим, которые могли бы хорошо показать себя. Но это не наша вина.

— Тебе пришлось еще и к диалектам привыкать...

Мастроянни. Да, учиться выражать себя на разных диалектах и даже двигаться соответственно по-разному. Но это лишь обогащает нас профессионально; я имею в виду поколение артистов, которое за последние тридцать лет научилось самовыражаться совершенно по-разному.

— Обладая таким разносторонним опытом, ты, вероятно, можешь дать определение актера. Что такое актер?

Мастроянни. Я всегда считал, что актер — это существо, человек, которому, наверное, тесно в своей оболочке или, как говорится, в собственной шкуре. Следовательно, это некто испытывающий потребность, и притом безотлагательную, камуфлироваться, перенимать характер, психологию, а если нужно, то и внешний вид какого-то другого человека, на его взгляд в каждом конкретном случае наиболее подходящего.

Думаю, это так, по крайней мере в том, что касается меня. Но я вовсе не хочу казаться оригинальным — избави бог! — или каким-то особенным, каким-то «не таким», экстравагантным. Пожалуй, речь идет именно о неодолимой потребности добавить красок тому несколько бледному портрету, каковым является личность самого актера.

— Каким тебя видят другие?

Мастроянни. Ну знаешь... Другим ты всегда кажешься необыкновенным, может, потому, что экран увеличивает твою голову, твои глаза, не знаю, в общем, делает тебя огромным. И еще потому, что ты прикрываешься, добавляешь себе черты и особенности своего героя. Поэтому, должно быть, у публики нередко складывается превратное представление о тебе как о человеке необыкновенном, значительном.