Джинны пятой стихии
Шрифт:
– Я ведь предупреждала, Павел Филиппович, сны мне иногда не снятся месяцами, а иногда я вижу их по два-три за неделю.
– Ничего, ничего, Нина Васильевна. Мы люди терпеливые, будем работать – результат появится… А тут не беспокойтесь, все по науке. Чистейший спирт, медицинский.
– Я вообще-то…
– Тогда я вам разбавлю. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят.
Серия «пьяных» ночей закончилась тоже ничем. Нина стала даже чувствовать определенную неловкость своего положения, чуть ли не вину, что вот, мол, отвлекает она занятых людей от дела, а результатов – ноль. К Баринову с такими мыслями она обратиться не посмела, но как бы ненароком, «кстати, о музыке»,
Нину готовили ко сну – оклеивали датчиками, брали кровь из пальца, измеряли давление… Александра Васильевна стояла, наблюдая, рядом.
– Ниночка, успокойтесь, пожалуйста, и не берите в голову, – строго и внушительно сказала Александра Васильевна, сразу все поняв. – Мгновенных результатов в науке не бывает. Наработаем статистику – тогда и поговорим.
Следующая неделя была объявлена контрольной. Ночь на вторник прошла обыкновенно, а утром в среду Нина смогла по протокольным записям узнать, как это выглядит со стороны.
…Дежурила Сталина Ивановна, пожилая полноватая женщина. Она работала у Баринова с незапамятных времен и слыла самой опытной лаборанткой. С первых дней она почему-то прониклась к Нине неприкрытой симпатией, окружила ее такой заботой и вниманием, что поначалу это даже настораживало. Однако довольно быстро Нина научилась воспринимать ее достаточно безболезненно, в том числе и в больших дозах. Сталина Ивановна любила и умела поговорить, и, говоря обо всем, талантливо умела не сказать практически ничего. А Нина и раньше замечала, что люди избыточно, так сказать, разговорчивые вызывают больше доверия, чем молчуны. Пусть их зачастую меньше уважают, но зато и меньше опасаются – трудно предположить, что у болтунов могут быть еще какие-то мысли, кроме тех, что они беспрерывно исторгают.
Нина уже не испытывала неловкости от того, что спать приходится ложиться не дома, не в гостинице или пансионате.
Две молоденькие лаборантки закончили свои дела и ушли. Сталина Ивановна прервала очередной обзор последних событий, еще раз проверила крепления датчиков, заставив Нину поворочаться с боку на бок, запустила самописцы и, пожелав спокойной ночи, выключила верхний свет. Сама же монументально устроилась в кресле у столика вблизи изголовья кровати, поправила ночник, чтобы он светил только на раскрытый лабораторный журнал, налила из громадного термоса свою первую чашечку крепчайшего кофе без сахара…
В два часа двадцать четыре минуты пополуночи она сидела в той же позе, когда заметила, что дыхание Нины резко участилось. Следом за дыханием стал меняться пульс. Почти стенографически она делала записи в журнале, аккуратно фиксируя в соответствующей графе время – с точностью чуть ли не до секунды, и не забыла дать сигнал в «дежурку», что происходит нечто выходящее за рамки обычного.
«…Повернулась с правого бока на спину. Кулаки сжаты, мышцы тела напряжены. Лицо заострилось и неподвижно. Кожные покровы на руках побелели, на лице появляются области покраснения – на скулах и на лбу. Дыхание частое и прерывистое. Впечатление нарастающих каталептических явлений. Испытуемая стонет – длительно и протяжно. Веки плотно сжаты, глазные яблоки неподвижны… Продолжительный громкий стон… Резко меняется ритм дыхания – до 5–7 вдохов-выдохов в минуту. Пульс – примерно 130–140… Тело напряжено и неподвижно… Испытуемая делает глубокий выдох и открывает глаза. Зрачки на свет реагируют, испытуемая в сознании. Мышцы полностью расслаблены, кожные покровы постепенно приобретают естественный цвет. Общая слабость, испарина.
С трудом может пошевелить пальцами рук. На
вопрос: «Как себя чувствуете?» – шевелит губами, пытается что-то ответить. Пытается улыбнуться, поднять правую руку. Вялость и незавершенность движений… Закрывает глаза. Мышцы лица расслаблены, глазные яблоки подвижны… Открывает глаза, еле слышно просит позвать П. Ф. Баринова…»Дальнейшее Нина знала без «Примечаний» и запомнила, несмотря на состояние, прекрасно.
Разогнав темноту, вспыхнули неяркие матовые светильники, лаборатория наполнилась движением. Нина и не подозревала, сколько людей ночи напролет ждут ее снов. Баринов оказался тут же. Он не командовал, а неподвижно стоял за входом в кабинку, его сотрудники знали свое дело.
Уже потом, задним числом, Нина поняла, что суета вокруг нее была обманчива, казалась таковой лишь для непосвященного. Ее осмотрели и обстукали со всех сторон, проверяя рефлексы и еще что-то, быстро и точно взяли кровь из пальца и из вены – и все это не снимая датчиков.
Она едва успевала повиноваться коротким приказам: «Дышите… Не дышите… Повернитесь… Теперь направо… Закройте глаза… Откройте… Руки вперед… Ноги согните в коленях…» Так же внезапно, как появились, сотрудники лаборатории исчезли, остались только Баринов и Сталина Ивановна.
Нина в изнеможении лежала навзничь, из-за дикой слабости не в состоянии двинуть пальцем. Однако эта слабость была настолько хорошо знакома по прежним подобным пробуждениям, что на нее можно было не обращать внимания. Морально же она чувствовала себя на редкость неплохо и подумала, что дело, видимо, в том, что сон пришел на этот раз тут, в лаборатории, под наблюдением. Прежние страхи куда-то делись, хотя, если вдуматься, ровным счетом ничего не изменилось. И где-то глубоко теплилась наивная надежда – вдруг сейчас, сию минуту все станет на свои места. Вот-вот Баринов улыбнется, наклонится к ней и скажет: «Поздравляю, Нина Васильевна! С вами все ясно. Завтра начинаем курс лечения – и через месяц как рукой снимет!»
Она постаралась улыбнуться и спросила слабым голосом:
– Ну как, Павел Филиппович? Успели зарегистрировать? Или придется еще один сон смотреть?
– Да-да, конечно! – торопливо и невпопад ответил он и, пододвинув стул, сел у изголовья. – Как вы себя чувствуете?
– На редкость паршиво, если честно, – помедлив, призналась она. – То есть как обычно в такие моменты. Словно всю ночь на мне черти воду возили… А который час?
– Около трех. Скажите, есть разница по сравнению с прежними случаями?
– Как вам сказать… Объективно – ни малейшей.
Баринов пристально посмотрел на нее.
– А вот субъективно… Понимаете, Павел Филиппович, – она понизила и без того слабый голос так, что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать. – Понимаете, сегодня я первый раз не боюсь этих снов.
Баринов выпрямился и посмотрел на Сталину Ивановну. Та встала, закрыла журнал, подошла к Нине, заботливо поправила подушку и вышла, плотно задернув за собой занавеску. Баринов взял Нину за руку и легонько пожал.
– Понимаю, Нина Васильевна. Спасибо… Вот и не верь в предчувствие. Сегодня ведь не мое дежурство. Но я отпустил Александру Васильевну и остался сам. К счастью… А теперь… – Он поколебался, глядя на ее осунувшееся, бледное лицо, но все же продолжил: – Вы не возражаете, если мы с вами сейчас немного поработаем? Совсем чуть-чуть.
Искорки смеха мелькнули у Нины в глазах. Она слегка приподнялась на локте и оглядела себя.
– Хорош же у вас работник!.. Спрашивайте, Павел Филиппович. – Она подумала, прислушиваясь к себе, потом добавила просительно: – Только не очень долго, хорошо?