Джокер

В ней ничего не осталось от служанки, смиренно убиравшей посуду. Куда только подевались чепец, белый передник, чёрные башмаки и розовые ленты! Бриджи, сюртучок, сапоги со шпорами, шёлковая, с кружевами, распахнутая рубашка! Женщина выглядела совершеннейшей наездницей, а в руках держала хлыст и нож-кошкодёр. [144] Клинок длиной в полруки был весь изъеден глубокими кавернами. Такие отметины бывают от смертельного яда.

144

Немецкий Katzbalger, буквально — кошкодёр, короткий ландскнехтский меч для «кошачих свалок» — ближнего боя. По другой версии, меч получил свое название из-за того, что ножны его обтягивались кошачьими шкурками. Позднее название «кошкодёр» перешло на длинные широкие ножи, которые носили на поясе простолюдины.

— Ну что, сука? — щёлкнула, как выстрелила, Гретхен хлыстом. — Тебе говорили, что это белое платье очень смахивает на саван? В нём тебя и зароют…

Мощная, самоуверенная, она ничуть не сомневалась в победе.

— Ты же сказала, пусть рассудит сталь. — Едко усмехнувшись, Кейс выхватили наваху, мигом раскрыла, встала в позицию. — Зачем тогда щёлкаешь своей хлопушкой? Мух бьёшь?

Стояла она грамотно, на испанский манер, — левая рука впереди, на уровне пупка, правая, вооружённая, у правого же бедра. Весь её расчёт был на единственный удар. Какое может быть фехтование против отравленного тесака?

Гретхен выругалась и с неожиданной яростью отбросила хлыст.

— Чтобы покончить с тобой, мне хватит и моего ножа!

Кейс сдернула с плеча сумочку и взяла её в свободную руку наподобие щита.

— Скушай, милая, сменила бы ты любовника, — посоветовала она. — Нынешний, похоже, и без эгильета тебя в чёрном теле держит.

Удар был силён и попал точно в цель.

— Сука, тварь! — заревела Гретхен, выставила нож и бросилась вперёд. — Сдохни, мать твою, сдохни!!!

Она сделала неплохой выпад, кошкодёр шёл точно в солнечное сплетение, но Кейс была слишком увёртлива и быстра. Сумка перехватила отравленный клинок, тело изогнулось дугой, и отточенная наваха рассекла лицо Гретхен от уха до скулы, царапнув по кости. Рёв, кровища, болевой шок…

…И снова — пинок под зад. Мощный, акцентированный, от всей души. Дебелая немка улетела с края пирса не ласточкой — коровой. Плеск, крик, барахтанье… потом тишина. Только бормотание волн, крики чаек и ленивый шёпот ветерка.

— Умойся, дура. — Кейс швырнула следом изъеденный оспинами клинок, подхватила с пирса своё добро…

…И внезапно рассмеялась, только смех отдавал горечью. Сумочка оказалась пропорота, и из прорехи торчала та самая диадема. Изрядно покорёженная, снятая и уже мало напоминающая корону. Вот так-то. Очередной знак судьбы — никогда десятке не быть королевой. То есть стать можно, но быть — никогда…

— Ну и плевать, нам и так хорошо, — вслух проговорила Кейс. Решительно мотнула головой и направилась по пирсу к своей яхте. На корме и на носу кораблика блестели буквы, латинские, крупные, золотом: «Bianka».

Утро нового дня князь Монакский встретил с чудовищной головной болью. Он сидел в зашторенной комнате, тычась лбом в холодное мокрое полотенце, и ни о чём не хотел думать, но думалось всё равно. Господи, с какой же дурой он связался… Ей предлагали руку, сердце и престол, а она сбежала с какой-то парой миллионов. Вот ведь куриная голова, дешёвка, горе-авантюристка.

«Нет, нет, всё что ни делается, всё к лучшему. — Князь медленно пил крепкий чай с сахаром и лимоном и горько сожалел о таком близком, желанном, несбывшемся и манящем. — Было бы гораздо хуже, если бы я в самом деле женился на ней, на этой дуре, дешёвке, воровке, авантюристке…»

Официального хода делу он решил не давать. Великий князь Монако обязан быть безгрешен и безупречен. Однако же и сидеть спустя рукава со своим горем он не намеревался. Князь Альберт подумывал бросить международный клич: «Полицейские всех стран, соединяйтесь!»

Да, да, пусть все Шерлоки Холмсы и Наты Пинкертоны съедутся для начала сюда, в Монако, и, проникшись глобальной идеей, договорятся объединить усилия. Чтобы никакого больше авантюризма и воровства в международном масштабе. Чтобы границы задерживали преступников, а не правосудие. [145] Чтобы никаких больше обворожительных дур, ворующих короны империи… О-о-о Боже, до чего всё-таки обворожительных…

Крепкий чай действовал, голову понемногу отпускало. О какой-то несчастной стекляшке в виде бутылочного донца князь и думать забыл.

145

Речь, по существу, идёт о создании Интерпола.

Андрей Лукич Колякин. Сон в руку

Генерал был совсем как в реальной жизни — краснолицый, плешивый, с гневно выкаченными глазами.

— Шиш тебе, Колякин, а не ферма! Хрен тебе, а не племенные быки! Кукиш тебе с маслом, а не повышенная жирность! — грозно кричал он и с силой бил о стол мосластым кулаком. — Ты у меня, Колякин, в народное хозяйство пойдёшь. Будешь жить там на одну, блин, зарплату. Которую, так твою растак, по полгода не платят… — И вдруг добавил, точно благородный индейский вождь из детского фильма: — Хау. Я всё сказал!

«Ох ты, Господи, Боже ты мой, ох ты Приснодева и святые угодники, ох, такую твою мать…» — Майор Колякин вздрогнул, заворочался, разлепил глаза и вынырнул из кошмара.

Рядом тихонько посапывала жена, её сдобное тело дышало родным теплом, за приоткрытой дверью безмятежно спали две дошкольницы-дочки.

«Ох и жуткотища же, — перекрестился майор. — За что караешь, Господи? За какие грехи? И ведь каждую ночь… — С минуту он лежал неподвижно, прислушиваясь к пульсации сердца, затем сделал над собой усилие, приподнялся на локте, взглянул на часы. — Ох, нет мне покою, работаю, как сволочь, [146] на износ. И всё, всё коту под хвост. Эх, жизнь…»

146

Сволочами раньше называли бурлаков.

Зелёные, как тоска, цифры на часах показывали около семи. А это значит, нужно собираться, одеваться, тихо-тихо завтракать и двигать служить отечеству. С приятной перспективой быть выгнанным на гной, в народное хозяйство. На одну зарплату.

Жена с вечера испекла его любимые булочки, но бедный Колякин не почувствовал вкуса. Кое-как выхлебал полкружки чаю и выбрался из квартиры. На улице вовсю светило солнце, ворковали голуби. Природа, поглощённая своими делами, не замечала его горя и не сочувствовала ему.