Джон Найтингейл. Страницы из дорожного блокнота

Я не боялся.

— Не думаю, что стоит это делать.

Рука моя рефлекторно дернулась, и с кончика пера сорвалась крупная черная капля и растеклась по бумаге отвратительной кляксой. Что ж, стоило догадаться, что карандаш в пути куда удобнее чернил.

— Отчего вы не в своей каюте, мисс?.. Мадемуазель.

Камелия слабо улыбнулась, не улыбкой, а лишь ее тенью, присела рядом, педантично расправив складки на темно-синей юбке. Я успел заметить, как ревностно она относится к условностям и к себе самой, к тому, как выглядит в чужих глазах. Корабль качнула волна, однако девушка не сдвинулась ни на дюйм, точно была прекрасной статуей, а не живым человеком. Мне внезапно захотелось прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что под моими пальцами — теплая мягкая плоть, такая же, как у меня. А не просто бездушный мрамор.

— Мне грустно. Вам тоже. Я права?

Я опустил взгляд на испачканную страницу. Уже не разобрать, что за буквы были там раньше.

Наедине с мадемуазель Камелией я ощущал почти страх, иррациональное чувство опасности, беспомощности, ее глаза, необычные, почти фиалковые, смотрели прямо и печально. У Агаты был совсем другой взгляд. В нем было жизни столько, сколько мне сейчас не вынести.

— Что вы хотели? — спросил я хмуро, закрывая дневник. Образы, вызванные им, растворились в душном воздухе теплой каюты. Я вдруг почувствовал себя безумно уставшим.

— Я просто... — она отвернулась, переводя дыхание. Я видел, как судорожно поднялась и опустилась ее грудь. — Я хотела сказать, что я не она.

Дверь каюты уже давно закрылась, мягко и аккуратно, скрывая за собой строгую и прямую фигуру девушки, а я все не смел поднять глаза, потому что боялся увидеть совсем не то, что было на самом деле.

Но я сам хотел ошибиться.

— Постой, Джон. Это я, я вернулась к тебе!

Этот крик звенел в ушах точно церковный колокол. На долю секунды мне показалось, что я ошибся, но Реджинальд стрелой влетел обратно по ступеням, едва не сметая меня с пути:

— Вы слышали? Слышали? Да не стойте же столбом!

Я обернулся, скорее подчиняясь приказу, чем осознавая свои действия, и увидел все ту же мадемуазель Камелию, стоящую с безвольно опущенными руками посреди комнаты. Взгляд ее был тускл и безжизненен, но губы улыбались, и было в этом столько жути, что даже я, привыкший, казалось бы, ко всякому, ужаснулся. Но этот голос...

— Джон.

— Агата?..

Кроуфорд подтолкнул меня в спину, и из теплого коридора я будто бы окунулся в вечную мерзлоту. Слишком знакомое ощущение.

— Пожалуйста, любимый, не задавай вопросов, просто слушай, — вновь заговорила кукла, иначе я не мог ее назвать. — Тебе нужно спешить.

— Куда? — от волнения слова застревали в горле. Я замер в нерешительности, едва перешагнув порог. — Это правда... ты?

— Не плачь, прошу.

Она всегда чувствовала меня, и даже сейчас, с той стороны бытия, она знала все, о чем я думал и чего хотел. И по-прежнему жалела меня. А что делал я?

— Агата...

Она мягко улыбнулась, я не видел этого, ибо губы Камелии не дрогнули ни на миг, но помнил ту улыбку, что всегда озаряла прекрасное лицо моей невесты.

— Мало времени, — вздохнула она. — Вернись обратно, к истоку, пока они не догадались. Она знает, куда идти. Скорее, Джон! Вернись обратно!

— Не догадался кто? Куда мне вернуться? — я силился разглядеть в лице медиума знакомые мягкие черты. — Агата?

— Джон!

Окрик Реджинальда заставил меня вздрогнуть. В ту же секунду мадемуазель Камелия с тихим стоном осела на пол. Ее руки и ноги сотрясались в конвульсиях, побелевшие пальцы царапали ворс дорогого ковра. Мое тело отреагировало быстрее разума. Следуя моим указаниями, Реджинальд обездвижил девушку, а я сунул ей в зубы первое, что попалось под руку.

Была ли мадемуазель Камелия эпилептиком, я, разумеется, не знал, да и едва ли то был приступ эпилепсии, однако времени на раздумья не оставалось. Кроуфорд едва сдерживал напор хрупкой француженки, и вот, наконец, она, обессиленная, затихла.

— Я не спрашиваю вас, Джон, что все это было, — деликатно начал Реджинальд, — быть может, вы сами решите мне рассказать, однако, признаюсь, я в замешательстве.

Я безмолвно с ним согласился и взглядом поблагодарил за тактичность. Виконт перенес девушку на софу и позвонил в колокольчик, вызывая служанку.

Мы покинули особняк в молчании, думая каждый о своем, и думы мои были тяжелее гранита.

Завтрак после бессонной ночи показался мне безвкусным и пресным, несмотря на то, что повар Кроуфорда как обычно постарался на славу. Реджинальд принялся за чай, не дожидаясь меня, однако взгляд его, внимательный и цепкий, в противовес лениво расслабленной позе, то и дело будто бы случайно скользил по моему лицу, выискивая подходящий для беседы момент. Признаться, мне было несколько неловко, пользуясь его гостеприимством, держать друга в неведении, и все же, обдумывая это ночью, я все никак не мог подобрать подходящих слов.

— Джон...

— Реджинальд...

Мы оба сконфуженно замолчали, уступая первенство друг другу. Непринужденно рассмеявшись, виконт продолжил:

— Джон, я вижу по вашему лицу, что вы пребываете в мучительных раздумьях, и могу предположить, что отчасти являюсь их причиной. Я прав?

Хваленая проницательность Кроуфорда снова пришла мне на помощь. Не выпуская чашки из рук, будто она могла помочь мне разобраться в собственных мыслях, я признался:

— Правы. Не стану скрывать, я хотел бы и в дальнейшем хранить молчание, однако едва ли это возможно, учитывая обстоятельства.

Виконт не торопил меня, воздавая должное отлично заваренному чаю и ароматным коричным булочкам, и я был сердечно благодарен ему за это. Мой собственный чай давно остыл, а к сладкому я и вовсе не притронулся. С каждым днем мой аппетит все слабел и слабел.

— Что ж, видимо, больше нет смысла хранить мои тайны от вас, — наконец, вымолвил я.

Та же история, рассказанная неоднократно, как правило с каждым повторением теряет изрядную долю своей первоначальной притягательности. В моем случае, стоило бы предположить, что на сей раз произнесенные слова не отзовутся в сердце все той же тянущей болью, однако, заканчивая свое скорбное повествование, я убедился, что это не так. Невыплаканные слезы скапливались где-то в горле, мешая говорить и будто бы приглушая мой голос, и без того уныло тихий и невыразительный.

— Этот адрес все, что у меня есть, — подвел я итог, с сожалением отставляя остывший чай в сторону. Жаль, глоток горячего мне бы сейчас отнюдь не помешал. — Уверен, что наше знакомство с мадемуазель Камелией ни в коем разе не является случайностью. Я отдаю себе отчет в том, что вы в праве указать мне на дверь после всего услышанного, можете усомниться в моем рассудке или назвать лжецом и выдумщиком. Но я не придумал ничего, все это было на самом деле.

Кроуфорд уже успел раскурить трубку со столь любимым им вишневым табаком. Лицо виконта не выражало ни одной из эмоций, что я ожидал на нем увидеть — ни отрицания, ни неверия, ни ужаса, и я с удивлением отметил, что это молчание ранит меня куда сильнее, чем открытая насмешка.