Джуд незаметный

— Упиваюсь? Как можешь ты быть таким жестоким!

— Дорогой мой друг, где же твой светлый разум, который когда-то так пленял меня! Куда девалось твое презрение к условностям? Нет, по-моему, лучше умереть!

— Ты унижаешь, ты почти оскорбляешь меня, Джуд. Уходи!

Она стремительно отвернулась от него.

— Хорошо, я уйду и никогда уже не приду повидать тебя, даже если бы у меня хватило сил, а их у меня скоро не станет. Сью, Сью! Ты недостойна любви мужчины!

От волнения у нее перехватило дыхание.

— Я не могу этого слышать! — вскричала она, вновь обратив к нему лицо и бросив на него быстрый взгляд. — Не презирай, о, не презирай меня! Целуй меня, целуй сколько хочешь, только не говори, что я струсила, что я притворщица. Этого я не вынесу! — Она бросилась к нему и, почти касаясь его губ своими, продолжала: — Я скажу тебе… да, скажу, радость моя… Это был лишь церковный брак… мнимый. Он так и сказал с самого начала.

— Что это значит?

— Ну, фиктивный, понимаешь? С тех пор как я к нему вернулась, все осталось по-прежнему.

— Сью! — воскликнул он, прижимая ее к себе и страстно целуя в губы. — Если в несчастье бывают минуты счастья, те это именно такая минута! А теперь, во имя всего святого, скажи мне правду, не лги: ты еще любишь меня?

— Люблю! Ты эта прекрасно знаешь. Но я не должна любить тебя. Я не должна отвечать на твои поцелуи, как бы мне этого ни хотелось!

— Нет, целуй!

— Ты мне так дорог! И у тебя совсем больной вид…

— У тебя тоже. Ну, еще один, в память наших дорогих малюток, — твоих и моих!

Эти слова подействовали на нее, как удар, и ее голова упала на грудь.

— Я не могу, не должна этого делать! — тяжело дыша, прошептала она. — Но все равно, милый, я отвечу на твои поцелуи; вот, еще раз! Теперь я на всю жизнь возненавижу себя за свой грех!

— Сью, Сью! Выслушай меня в последний раз! Мы были оба не в себе, когда снова женились. Меня подпоили, тебя тоже. Только меня одурманили джином, а тебя религией. То и другое лишает человека ясного; взгляда, на вещи. Давай отбросим наши заблуждения и убежим!

— Нет, и еще раз — нет! Зачем ты меня так искушаешь, Джуд? Это безжалостно!.. Но я уже справилась с собой. Не иди за мной, не гляди на меня. Оставь меня, Христа ради!

С этими словами она бросилась в восточный конец церкви, и Джуд за ней не последовал. Подняв одеяло, которого она не заметила, он, не оборачиваясь," пошел к выходу. Когда он выходил из церкви, она услышала его кашель.

Он ворвался в шум дождя, барабанившего по окнам, и в последнем порыве человеческой любви, скованной, но не покорившейся, она вскочила и хотела бежать ему на помощь, но тут же снова опустилась на колени и зажала руками уши, дожидаясь, пока замрут все звуки, напоминающие о нем.

А он тем временем уже дошел до лужайки, откуда начиналась тропинка через поле, где он мальчиком гонял грачей. Тут он обернулся — один только раз — и взглянул на здание, в которое все еще находилась Сью, затем двинулся дальше, зная, что его глаза никогда больше не увидят этой картины.

По всему Уэссексу есть места, где осенью и зимой особенно холодно, но когда дует восточный или северный ветер, холоднее всего на холме у Бурого Дома, там, где старую, идущую по гребню дорогу пересекает дорога на Элфредстон. Здесь первый зимний снег, выпав, уже не тает, и, здесь дольше всего держатся весенние заморозки. Тут-то, под натиском северо-восточного ветра с дождем, и прокладывал свой путь Джуд; он вымок насквозь и так как от слабости двигался медленно, ходьба не могла его согреть. Поравнявшись с мильным столбом, он, несмотря на дождь, разостлал одеяло и прилег отдохнуть. Перед тем как отправиться дальше, он подошел к камню и провел рукой по его задней стороне; когда-то вырезанная им надпись сохранилась, только почти вся заросла мхом. Миновав место, где когда-то стояла виселица, на которой был повешен предок его и Сью, он спустился с холма.

Уже совсем стемнело, когда он пришел в Элфредстон. Здесь он выпил чашку чаю, — леденящий холод пронизывал его до мозга костей, и ему необходимо было согреться. Чтобы добраться до дому, надо; было ехать сначала на паровом трамвае, потом по железной дороге с пересадкой на узловой станции, где пришлось долго ждать поезда. В Кристминстер он прибыл лишь около десяти часов вечера.

IX

На перроне его встречала Арабелла. Она смерила его взглядом с головы до ног.

— Ездил к ней?

— Да, — ответил Джуд, шатаясь от холода и усталости.

— Ну ладно, марш домой.

Вода стекала с его одежды, и при каждом приступе кашля он был вынужден прислоняться к стене, чтобы не упасть.

— Этой поездкой ты, доконал себя, голубчик, — сказала Арабелла. — Ты сам-то понимаешь это?

— Ну, разумеется. Я того и хотел.

— Что? Покончить с собой?

— Да.

— Вот тебе на! Кончать с собой из-за женщины!

— Послушай-ка, Арабелла. Ты думаешь, ты сильнее меня, и это верно — в физическом смысле. Ты можешь сбить меня с ног, словно кеглю. Ты тогда не отправила письма, и я не собираюсь высказывать тебе свою обиду. Но в некотором смысле я не так слаб, как тебе кажется. Я решил, что если у человека, прикованного к постели воспалением легких, есть в жизни два желания — увидеть любимую женщину и умереть, он может выполнить их сразу, предприняв вот такое путешествие под дождем. Так я и сделал. Я увидел ее в последний раз и убил себя — покончил с лихорадочной жизнью, которой лучше было не начинаться.

— Господи! Как высокопарно ты выражаешься! Не хочешь ли выпить, чего-нибудь горячительного?

— Нет, благодарю. Пойдем домой.

Они проходили мимо молчаливых колледжей, и Джуд то и дело останавливался.

— Ну, на что уставился?

— Так, глупое воображение. Мне чудится, что сейчас, на этой последней моей прогулке, я снова вижу тени умерших, которые явились мне, когда я впервые проходил здесь.

— Все-то ты чудишь!

— Мне кажется, я вижу их, даже как будто слышу шелест их шагов. Но преклоняюсь теперь уже не перед всеми. Половине из них я больше не верю. Все эти теологи, апологеты и их братья метафизики, деспотические государственные деятели и прочие меня больше не интересуют. Суровая действительность беспощадно развенчала их в моих глазах.

В свете уличного фонаря мертвенно-бледное лицо Джуда казалось таким странным, словно он и в самом деле видел людей там, где их нет. Он то и дело останавливался перед какой-нибудь аркой, будто ожидая, что из-под нее кто-то выйдет, то напряженно всматривался в какое-нибудь окно, точно там мелькнуло за стеклом знакомое лицо. Казалось, ему слышатся голоса, и он громко повторял за ними слова, словно желая вникнуть в их смысл.

— Они как будто смеются надо мной!

— Кто?

— А, это я сам с собой! Здесь повсюду призраки — и под арками колледжей, и в окнах, Когда-то они смотрели на меня дружелюбно, особенно Аддисон, Гиббон, Джонсон, доктор Броун, епископ Кен…