Джули отрешённый

– Джули не танцует и не пьет! – закричала Норма. – И даже если б захотел, я бы этого не допустила!

– Молчать! – снова прогремел Хоумз, устремив взгляд в пространство. – Я хорошо знаю, что вы творите. Пьете спиртное в темных углах, курите в танцевальных залах и, подобно скотам, спариваетесь под открытым небом. Не вам судить других, допускать что-либо или не допускать.

Норма встала, вытянулась во весь рост на своих каблуках, лицо ее пылало. В конце концов, Норма ведь не Сэди Томпсон. Она, конечно, непутевая, но непутевая из семьи с достатком, с положением в обществе, у нее своя машина, и не какая-нибудь, а «крайслер», и она не только смотрела на этого бродячего евангелиста свысока, но и в делах веры (сама она, естественно, принадлежала к англиканской церкви) считала его просто-напросто шарлатаном.

– Господи! – воскликнула она. – До чего вы гнусная, поганая душонка! Да я совращу сколько угодно наших здешних болванов просто вам назло.

– Нечестивыми речами тебе меня не задеть! Для твоих оскорблений я недосягаем! – закричал Хоумз. – Прощаю тебе твои слова, ты еще можешь искупить свои грехи, если попросишь прощения у Христа и прильнешь ко груди его, горящей любовью.

– Да я скорей помру, – сквозь оставшиеся зубы процедила Норма.

– Вон! – прогремел Хоумз. – Вон отсюда!

– Ну, нет. Вы не имеете права меня выгонять. Это не ваш дом.

– Сестра… – воззвал Хоумз к миссис Кристо.

– Пожалуйста, Норма! Пожалуйста, уйдите. Умоляю вас. Лучше уйдите.

– Чего ради? Чтобы угодить ему? Не удивительно, что Джули болен. Не удивительно, что весь город потешается над беднягой Джули. Не удивительно, что он терпеть вас не может! – яростно крикнула Норма в лицо миссис Кристо.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – твердила та.

Но Норма уже вышла из себя, и ей теперь было все равно, кого она хлещет и что говорит.

– И не вздумайте хныкать! – кричала она на миссис Кристо. – В этом вашем жутком доме, вашей идиотской, дурацкой кухонной, банной верой вы загубили его жизнь…

В дверь заглядывали перепуганные жильцы. Они теснились позади миссис Кристо и смотрели и слушали, точно оробевшие дети.

– Да уходите вы!… – закричала на них Норма.

Их как ветром сдуло.

– Сестра, – обратился Хоумз к миссис Кристо. – Принесите мне ведро воды…

– Вы не посмеете, – сказала Норма.

– Ох, нет! Пожалуйста… – взмолилась миссис Кристо.

– Беру вас в свидетели, сестра Бетт. И вас, брат Кит. Вы его друзья. Вы будете свидетелями того, что я сделаю…

Я посмотрел на Джули, последние минуты я совсем было про него забыл. Может быть, он хоть теперь воспротивится? Но он смотрел на все отчужденным взглядом, словно сквозь стеклянную стену. Если он кого-то и видел, так мать, она была сейчас воплощением беспомощной мольбы. Я всегда терпеть не мог вмешиваться не в свое дело, но теперь совесть у меня была нечиста: надо бы хоть словом вступиться за Норму. Однако меня опередила Бетт.

– Не буду я никаким свидетелем, доктор Хоумз, – сказала она. – Извините, миссис Кристо, но это невозможно, чтобы он окатил Норму водой. И так с ней говорить ему тоже не следовало. Это не по-христиански. А ты, Джули, ты не должен был ему позволять…

– Ушли бы вы все, – сказал Джули.

– А, да что толку… – сказала Норма, она еле сдерживала слезы, но все равно храбро выпрямилась, вызывающе расправила плечи. – Ну как ты можешь тут жить? – бросила она Джули.

– Если ты уходишь, я с тобой, – сказала Бетт.

– Тогда пошли, – сказала Норма.

– Не уходите, пожалуйста, – миссис Кристо ухватила Бетт за руку. – Мы совсём не хотели вас обижать.

– Как вам не стыдно, – сказала ей Норма. – А ты…- повернулась она к Джули. – Поговорим, когда выздоровеешь, если ты вообще сможешь выздороветь в этом гнусном доме.

Джули поднял руки, прикрыл лицо локтем и словно отгородился от всего окружающего.

– Кит, ты идешь?

– Нет, я еще побуду, – ответил я Норме. – Постараюсь оказать Джули моральную поддержку.

Доктор Хоумз последовал за девушками, и до меня доносились глухие раскаты его голоса, словно барабанная дробь.

– И возненавидишь ты блудницу, – громыхал он. – И бросишь ее одинокую и нагую и будешь терзать ее плоть и жечь ее на огне…

– Аминь, – отозвалась в кухне детски послушная паства.

– Это самый верный способ потерять своих друзей, Джули, – сказал я, пользуясь затишьем.

А его все случившееся словно бы ничуть не задело. Он уже вновь забрался в свою непроницаемую скорлупу.

– Говорил я ей, чтоб не входила в дом, – сказал он. – Ушла бы – и все.

– Но почему ты за нее не заступился? Мог бы хоть слово сказать.

– А что сказать?

– Не знаю. А только Норма права. Это твой дом, не его.

– Вы все в этом доме уж вовсе посторонние, – сказал Джули.

– Ладно. Ладно…

– Я вас никого сюда не звал. Я поднялся.

– Так, может, ты хочешь, чтоб и я ушел?

– Да. Лучше уходи, – сказал Джули.

– Что ж, значит, больше не приходить?

– Да.

– Ясно. Но, черт возьми, Джули, не пойму я тебя.

А Джули и не ждал, что его поймут, и хоть я разобиделся, но знал: он просто верен себе, и удивляться тут нечему.

– Увидимся, когда выздоровеешь, – сказал я, самообладание отчасти вернулось ко мне, хотя самолюбие все еще страдало. – Кстати, я принес тебе кое-что, кроме старых тетрадей, – сказал я уже в дверях. – Так что погляди как следует.

– На что поглядеть?

– Увидишь…

Я оставил ему простейший учебник по теории музыки: я все еще не терял надежды подтолкнуть его к общепринятой системе нотной записи. Я не сказал, какую, книгу принес, ведь тогда он тут же ее вернул бы, даже и не подумал бы в нее заглянуть.

Итак, обманутыми надеждами кончился этот тяжкий и скверный для Джули день.

Вечером за воскресным обедом я подробно рассказал обо всем случившемся. Отец мой из принципа не пожелал осуждать человека, движимого верой, и продолжал есть. Но, жуя барашка по-австралийски, он между делом процитировал мне четырнадцатый псалом и тем самым выразил свое к этому отношение:

«Господи, кто может пребывать в жилище твоем?… Кто не клевещет языком своим, не делает искреннему своему зла и не принимает поношения на ближнего своего…»