Джузеппе Гарибальди. Его жизнь и роль в объединении Италии

Много было таких трудных минут в жизни Гарибальди; скоро случаи смертельной опасности стали в глазах его явлением заурядным, не стоящим внимания, но память о матери навсегда осталась для него окруженной тем же ореолом святости и чистоты. Посещавшие его уединенное жилище на острове Капрере, где народный герой провел многие годы своей жизни и скончался, могли видеть среди скромной обстановки его спальни портрет почтенной старушки, с головою, повязанной красным фуляром, с бледным, но прекрасным лицом. Тем, кто останавливался перед этим портретом, он говорил с волнением: “Это моя мать”.

К отцу Гарибальди сохранил глубокое чувство благодарности. Упоминая в своих мемуарах о материальном положении семьи, постоянно подвергавшемся переменам то к худшему, то к лучшему, он между прочим говорит об отце:

“В одном я не сомневаюсь, а именно в том, что все деньги, которые он бросал на ветер, которые он спустил с большим удовольствием, были деньги, употребленные им на мое воспитание, хотя это воспитание было тяжелым бременем для его финансов”.

Тем не менее, несмотря на заботы отца, воспитание Гарибальди было, по его собственному выражению, далеко не аристократическим. Ни гимнастике, ни фехтованию, ни верховой езде его не учили. Гимнастике выучился он, лазая по вантам и спускаясь по канатам, фехтованию – защищая свою голову и стараясь размозжить голову другим, а верховой езде – подражая диким наездникам Южной Америки – гаучо. Единственным телесным упражнением Гарибальди в молодости было плавание, которому он выучился также без учителя. Плавал он, как рыба, и, конечно, имел право считать себя одним из лучших пловцов в мире. Причину многих пробелов в своем воспитании Гарибальди объясняет тем положением, в каком в то время находилось вообще дело воспитания в Пьемонте. Оно всецело было предоставлено священникам, которые стремились делать из молодых людей скорее монахов, нежели граждан, способных служить на пользу несчастной стране.

Первым учителем мальчика был падре Джованни Джаколе, дальний родственник, постоянно живший в семье. Занятия с ним шли вяло и скорее походили на забаву. Зато старший брат Гарибальди, Анжело, тщательно следил за успехами ребенка в науках и старался развить в нем любовь к умственному труду. Кроме того, у Джузеппе был еще другой прекрасный учитель – бывший офицер Арена, который серьезно занимался с мальчиком и имел громадное влияние на его развитие, как умственное, так и нравственное. Арена приохотил своего ученика к занятиям математикой, и Джузеппе с увлечением предавался им. Но не в этом заключалась главная заслуга учителя. Громадное значение его в воспитании ребенка состояло преимущественно в том, что он заставил его основательно познакомиться с родным итальянским языком, которому по большей части не обучали детей в Ницце. Близкое соседство ее с Францией наложило свою печать на воспитание юношества; благодаря ему родной язык находился здесь в совершенном пренебрежении. На уроках отечественного языка Арена имел обыкновение читать со своим учеником римскую историю; эти чтения развивали в ребенке благоговейное удивление к его великим предкам и зародили в нем пока еще неясные, но глубоко запавшие в юную душу мечты о возможном прекрасном будущем для боготворимой родины.

“Рим, представлявшийся моему воображению в период моей юности, – говорит он, – был не только Рим в прошедшем, но и Рим в будущем, которому завидуют, который преследуют государства, потому что, будучи центром просвещения, он выводил народы на путь света и истины. О Рим! Когда я думал о бедствиях, его постигших, о его несчастьях, он для меня делался дороже и священнее всего на свете”.

Не менее сильное впечатление производили на мальчика рассказы Арены о сражениях, в которых ему приходилось участвовать. В такой чуткой и впечатлительной душе, какова была душа ребенка, подобные рассказы не могли не оставить глубокого следа; они воспитывали в нем чувство рыцарской отваги, и мало-помалу, черта за чертой, слагались элементы его героической натуры. Силы накапливались и просились наружу.

Гарибальди не было еще восьми лет от роду, когда он совершил свой первый геройский поступок. Однажды, отправившись со своим двоюродным братом на охоту в Вар, он подошел к глубокой канаве, в которой прачки обыкновенно полоскали белье. Одна из них, занятая обычной работой, поскользнулась и упала в воду. Недолго думая, ребенок бросился за женщиной и спас ее.

Но не только в таких отважных подвигах человеколюбия выражалась сердечная доброта мальчика. В своих мемуарах он сам сознается, что с детства обладал добрым сердцем, и рассказывает, что всегда чувствовал особенную нежность ко всему слабому и страждущему. Жалость эта простиралась у него и на животных, или, как он сам говорит, начиналась с них. Так, например, однажды он поймал сверчка и нечаянно оторвал ему лапку; это так огорчило мальчика, что он заперся в комнате и в течение нескольких часов неутешно плакал.

Другой эпизод из детства Гарибальди представляет особый интерес, служа доказательством, что уже в эту пору в ребенке зарождалась любовь к подвигам и необычайным приключениям. Заскучав от однообразия классных занятий, он предложил трем товарищам самостоятельно прокатиться в Геную. Сделав небольшие сбережения со школьных завтраков, мальчики запасли немного провизии и, уложив ее в рыбацкую лодку, отправились в путь. Они уже достигли Монако, когда их нагнало судно, посланное за ними отцом Гарибальди. Оказалось, что об их проделке рассказал аббат, видевший, как они отчаливали от пристани.

Наряду с этими чертами характера уже в раннюю пору жизни у Гарибальди стала обнаруживаться необыкновенная любовь к морю. Влечение это крепло с годами и обратилось наконец в настоящую страсть. Родившийся у моря, всегда имевший его перед глазами, ребенок сроднился со стихией. Чудные картины, развертывавшиеся перед ним, всегда новые и чарующие в своем бесконечном разнообразии, внесли в его душу зачатки поэзии. Море поражало его слух так же, как и зрение; оно раскрывало перед ним целый мир восхищавших его звуков. Он ловил эти звуки, то баюкающие и ласкающие, подобные певучему andante, то могучие и торжественные, то грозные, то стонущие, то рыдающие, и в душе его крепли и натягивались добрые, симпатичные струны, в уме слагались понятия о величии, свободе и силе, воображению рисовались неясные, но уже манящие перспективы будущих подвигов. Так же как и близкие люди, море внесло свою лепту в воспитание ребенка, и он не мог не любить его как необходимый аксессуар своей детской обстановки, как нечто родное, почти одушевленное. Он чувствовал, что родился моряком, что там, в этом широком просторе, среди шумящих волн найдут себе приложение рвущиеся наружу стихийные силы его души.

Долго противился этому влечению отец, мечтавший о более спокойной карьере для сына; он думал сделать из него священника, адвоката или доктора. Но с настойчивостью, свойственною прирожденному призванию, ребенок победил отца и отправился наконец в море. Первую свою поездку он совершил в Одессу на бригантине “Констанца”. Это первое морское путешествие еще более укрепило в мальчике убеждение, что он создан моряком. Отец не мог уже противиться его желанию и покорился. Но во второй поездке, в Рим, он решился сам сопровождать сына, так как путешествие Джузеппе в Одессу послужило для него источником нескончаемой тревоги. С восторгом пустился мальчик в это второе плавание: он должен был увидеть Рим, который, по его словам, не мог быть для него ничем иным, как “столицей мира”.

Некоторое время Гарибальди вместе с отцом занимался каботажным плаванием, а затем предпринял ряд путешествий в Левант. В этих путешествиях ему пришлось впервые лицом к лицу познакомиться с опасностью. Не раз нападали на судно морские разбойники. Гарибальди рассказывает, что в одну и ту же поездку они два раза были атакованы пиратами и совершенно ограблены; когда же в третий раз на них напали другие пираты и для них не нашлось уже ничего на корабле, то это привело разбойников в неописуемую ярость.

Однажды, прибыв в Константинополь, Гарибальди сильно заболел; при отсутствии у него денежных средств болезнь грозила ему большими неприятностями. Но Гарибальди всегда имел счастье находить людей, готовых ему помочь. В нем приняла участие одна дама, уроженка Ниццы, по имени Луиза Савего. Она заботливо ухаживала за ним в течение всей болезни и снабжала его всем необходимым. Так как это происходило во время войны между Турцией и Россией, то Гарибальди не мог тотчас же выехать из Константинополя и занял место наставника при трех маленьких мальчиках в семействе вдовы Титани, итальянки. Проведя несколько месяцев в этой семье, он впервые поступил капитаном на бригантину “Св. Богородица” и на ней отплыл из Константинополя.

В течение некоторого времени еще продолжались морские плавания Гарибальди, во время которых он не переставал обогащать себя знаниями и пополнять пробелы своего образования. При этом постоянно и неотвязно приковывала к себе его внимание мысль о возрождении Италии.

“Всегда проникнутый высоким чувством патриотизма, – говорит он, – я во всех обстоятельствах моей жизни не переставал спрашивать то людей, то книги, открывавшие мне свои таинства, то, наконец, сами события, о воскрешении Италии; до двадцати четырех лет эти поиски мои оставались тщетными, и я бесполезно утомлял себя такими вопросами”.