Э.Ренан. Его жизнь и научно-литературная деятельность

Но комментарии Ренана, особенно относительно эпохи возникновения этих произведений, вызвали сильное неудовольствие в клерикальном лагере. В них высказаны взгляды на происхождение некоторых отделов Библии, послужившие для Ренана ближайшим поводом к оставлению семинарии и несогласные с учением католической церкви, не допускающей ни малейших сомнений относительно священного происхождения библейских текстов. По изысканиям Ренана оказывается, что «Книга Иова», «Песнь Песней» и особенно «Екклесиаст» в свое время возбуждали даже среди правоверных евреев некоторые сомнения относительно их священного происхождения. Все произведения, входящие в состав Библии, были переведены на греческий язык во II и III столетиях до Р. Хр., за исключением «Екклесиаста», о котором мир узнал лишь в I веке нашей эры, когда глава одной из еврейских школ, Акиба или Аквила, перевел это замечательное произведение. Скептический и непринужденный тон его настолько не соответствовал мрачному религиозному настроению еврейских ученых того времени, что лишь после долгих споров и совещаний они решились наконец внести эту поэму в число священных, вдохновенных свыше книг, руководствуясь в этом случае символическим истолкованием нескольких религиозных ее строф. Отцы церкви в III веке присоединились к этому мнению. В то время доискивались таинственного смысла в сочинениях, затрагивающих философские и религиозные вопросы, задумывались над своеобразным сочетанием букв и слов, не довольствуясь прямым смыслом, и доходили таким образом до выводов, о которых автору и во сне не грезилось. По общепринятому мнению, «Екклесиаст» является произведением Соломона, третьего по порядку израильского царя, жившего приблизительно за тысячу лет до Р. Хр. Однако автор не назвал себя, заменив свое имя инициалами К.Г.Л.Т., от прибавления к которым соответственных гласных получается еврейское слово Ка-Ге-Ле-Т, то есть проповедник. «Екклесиаст» есть лишь греческий перевод этого слова. В нем усмотрели намек на Соломона, потому что согласно преданию этот царь, подобно многим проповедникам, был одарен необыкновенной мудростью. А в довершение этого сходства с Соломоном неизвестный автор изобразил себя могущественным властелином, большим эпикурейцем, покровителем искусств и любителем вина, женщин и всех благ земных. Но как всегда бывает с подобными людьми, он в то же время и большой скептик, весь жизненный опыт которого заключен в его известных исторических словах: «Суета сует, и все суета». Дружба, любовь, власть, богатство, добродетель, мудрость, общество, цари, народы, судьи – все это изменчиво, как сон, и все в конце концов приносит лишь страдание и разочарование. Прогресса нет, по мнению Кагелета. Мир – лишь последовательность явлений, несущихся в безумной круговой пляске и потому вечно возвращающихся к своему источнику. От будущего ждать нечего: оно бесследно сольется с настоящим и минувшим. К чему попытки улучшений, когда по своей природе человек так немощен, ограничен и несправедлив, а зло, присущее всему живущему, как сорная трава заглушает все благие всходы. Конечно, существование Бога несомненно, Он не устает в своем бесконечном творчестве, но Его цели непостижимы. Необходимо преклоняться перед этим всемогущим существом, но было бы большой ошибкой предполагать, что Он хоть сколько-нибудь интересуется человеческой судьбой и что мы будем в состоянии когда-нибудь проникнуть в его намерения. Какая дерзость: тайну бытия определять двумя, тремя словами, стремиться голубое небо заключить в кухонный горшок и судьбе предписывать законы!.. Таково в общих чертах содержание книги Кагелета.

Ренан задается вопросом, насколько вероятно общепринятое мнение, что это произведение, насквозь проникнутое скептицизмом и отчаянием, принадлежит царю Соломону, то есть написано в эпоху сильного подъема древнееврейского религиозного духа. Возможно ли допустить, чтобы личность автора до такой степени обособилась от своего народа и своей эпохи? По мнению Ренана, подобный вопрос с научной точки зрения может быть решен только отрицательно. Но вслед за тем путем очень остроумных сопоставлений и соображений он приходит к еще более невероятному выводу, что «Кагелет» есть произведение какого-то еврея – эпикурейца или саддукея, – жившего в I веке до Р. Хр., то есть в разгар религиозных страстей и смутных ожиданий грядущего искупления мира и пришествия Мессии. Правда, в то время еврейская аристократия, то есть большинство саддукеев, уже усвоила древнеэллинские воззрения и прониклась скептицизмом, но почему же в таком случае невозможно допустить, хотя бы в виде исключения, существование одного философа-скептика и в эпоху Соломона? Дело в том, что при отсутствии положительных данных, удаляясь все глубже и глубже в область фантастических предположений и догадок, нетрудно сбиться окончательно с пути. Ренан во Франции в свое время явился чуть ли не единственным ученым – представителем экзегетики; обладая поистине громадной эрудицией, он шел самостоятельным путем и в критике библейских текстов «Книги Иова», «Песни Песней», «Екклесиаста» разошелся с традиционными воззрениями. Насколько он был прав? – это вопрос, не разрешимый в сжатом популярном очерке. Но общее направление его научно-литературной деятельности не может возбуждать никаких сомнений. Очевидно, оно заключается прежде всего в критическом исследовании начал господствующей ныне религиозной системы. Подобное исследование имеет громадное значение уже потому, что оно открывает, выясняет и сглаживает те ужасные противоречия между разумом и верой, в которых заключается источник величайших страданий для всякого мыслящего и жаждущего истины человека. Ренан несомненно был таким человеком, познавшим всю сладость веры и всю горечь религиозных сомнений и разочарований. Вот почему синтез религии, науки и поэзии является для него высшим идеалом человеческого развития, о котором он говорит с таким увлечением в своем первом философском произведении. Стремясь воплотить свою юношескую мечту, он очевидно не мог довольствоваться специальными экзегетическими исследованиями и вскоре приступил к созданию своей «Истории первых веков христианства», являющейся, в сущности, смелой попыткой приблизить тот синтез науки, веры и поэзии, какой, по мнению Ренана, должна осуществить религия будущего.

К этому второму этапу в литературной деятельности великого писателя мы теперь и переходим.

Глава V

Путешествие на Восток. – Смерть Генриетты. – Возвращение в Париж. – Вступительная лекция в Coll`ege de France. – Поездка в Афины. – Труды Ренана по истории религий.

В мае 1860 года Ренан благодаря Сент-Бёву, ладившему с правительством Наполеона III, был командирован на Восток для исследования памятников древнефиникийской цивилизации. Деятельность Ренана по исполнению возложенного на него поручения подробно описана в обширном его труде под заглавием «Миссия в Финикию» (880 стр. in 4°, с особыми приложениями в виде таблиц). По странному стечению обстоятельств почти в тот же день, когда Ренан получил от Наполеона III приказ об этой командировке, в Ливане вспыхнули беспорядки и произошли убийства, вынудившие французское правительство послать в Сирию значительный отряд. Благодаря этому Ренан мог воспользоваться содействием французских солдат для необходимых раскопок. Не взяв с собою помощников из Франции, он уже по прибытии на место встретил прекрасного сотрудника в лице французского врача Гайлярдо, прожившего в Сирии более 26 лет и успевшего вполне ознакомиться с местными условиями. В первых числах октября 1860 года Ренан прибыл в Бейрут и, не теряя времени, с целью ознакомления в общих чертах с характером страны и с условиями предстоящей работы совершил две предварительные поездки от Бейрута до Сайды (древн. Сидон) и Гебеля (древн. Библос). Затем в течение года великий ученый неутомимо работал, руководя значительными раскопками в намеченных пунктах, знакомясь во время постоянных разъездов с нравами обитателей и видами страны, которую он впоследствии так художественно изобразил в своих трудах по истории христианства и еврейского народа.

Исследование памятников древнефиникийской цивилизации во всех отношениях являлось нелегкой задачей. Решить ее вполне Ренан и не надеялся; он задался целью пока лишь доказать, что финикийская археология возможна, и дать руководящую нить для будущих работ. Благодаря исключительно неблагоприятным историческим и географическим условиям следы древнефиникийской цивилизации были почти совершенно утрачены во время тысячелетней беспощадной борьбы разных народностей за обладание этой некогда процветавшей, а ныне обездоленной и пустынной страной. Семиты, населявшие ее с незапамятных времен, вообще не любят и не ценят древних памятников. По словам Ренана, при виде изваяний, картин или барельефов у араба является прежде всего желание уничтожить их или спрятать куда-нибудь подальше. В Триполи, например, ученый путешественник нашел прекрасно сохранившийся древний саркофаг, служивший вместо водоема, причем казовая [2] сторона этого памятника, богато изукрашенная резьбой, по приказанию властей была прислонена к глухой каменной стене. Несмотря, однако, на подобные неблагоприятные условия, Ренан успел, особенно в окрестностях Тира и Сидона, открыть и собрать массу очень ценных памятников, а именно древних украшений, монет, надписей, саркофагов, сосудов, орудий, статуэток, барельефов, и сделать много снимков и чертежей. Все это хранится ныне в Лувре. Путем самых тщательных изысканий Ренан пришел к очень важным научным выводам относительно характера и эпохи древнефиникийской цивилизации, которая, в некоторых отношениях не уступая древнегреческой, отличалась от последней сравнительно очень слабым развитием идеи красоты. В древнефиникийских памятниках замечается, например, полное отсутствие колонн, придающих такую несравненную прелесть древнегреческим храмам и театрам. Финикияне, впрочем, не обладали таким великолепным материалом, как пентеликский мрамор, и отчасти поэтому им даже впоследствии не удавались подражания древнегреческому стилю.

2

изготовленная напоказ (Словарь В. Даля)

На основании собранного археологического материала Ренан, вообще не отрицая факта преемственности древнегреческой культуры, возникшей в силу заимствований с Востока, настаивает на самостоятельности древнегреческого искусства и философии. В этом смысле Греция стоит особняком. Она впервые открыла истинный идеал красоты, она дала человечеству понятия истинного и прекрасного точно так же, как христианство принесло идею добра. По мнению Ренана, напротив, финикийское искусство носило по преимуществу подражательный характер. В самой глубокой древности страна Ханаан была населена хамитами. Приблизительно за 3000 лет до нашей эры в Финикии водворилась раса, аналогичная той, которая занимала территорию Египта и говорила на языке, близком к коптскому. В эту эпоху заимствования очевидно шли с той стороны, откуда пришли завоеватели. Затем, около 2000 года до Р.Хр., Финикия сделалась добычей бродячих семитов, и в ней получил преобладание терашитский, или еврейский язык. Около 400 года до Р.Хр. роли совершенно переменились. Финикия была наводнена продуктами древнегреческой и особенно родосской культур. Древний Сидон получал из Родоса все промышленные изделия и произведения искусства. Конечно, при таких условиях не может быть уже речи об исключительном воздействии древнефиникийской цивилизации на древнегреческую… Таковы в общих чертах результаты «финикийской миссии».

Часть осени 1861 года Ренан провел в хлопотах по отправке во Францию своих громадных коллекций. Наиболее громоздкие предметы были уже погружены на суда. Любимая сестра Ренана Генриетта, сопровождавшая его в этом трудном путешествии несмотря на расстроенное здоровье и большой упадок сил, не захотела покинуть брата на чужбине. Наконец задуманное крупное дело казалось завершенным, оставалось лишь назначить день отъезда, как вдруг 20 сентября в прибрежном селении Амшит ужасный приступ лихорадки сразил Ренана. Одновременно заболела его сестра. Когда на другие сутки он пришел в себя, то не увидел больше Генриетты: она скончалась. Мы уже знаем, какую громадную роль она играла в его жизни. Ее смерть наложила глубокий отпечаток скорби на все последующие его воспоминания об этом времени. Памяти Генриетты он посвятил особое предисловие к самому прославленному своему сочинению, сверкающему ослепительными красками юга, но безжизненному, как и природа Палестины. Это предисловие и небольшой некролог под заглавием «На память тем, кто знал ее», изданный только для друзей в количестве ста экземпляров, по своим литературным достоинствам, быть может, выше самых блестящих произведений Ренана. Они преисполнены какой-то непонятной прелести и гармонии.

Весть о смерти Генриетты сильно поразила и г-жу Ренан; она поспешила к мужу с сыном Ари, но Ренан, несколько оправившись от своей болезни и глубокого нравственного потрясения, уже возвращался на родину. Вскоре по прибытии в Париж он получил орден Почетного легиона, а в феврале следующего года состоялась вступительная лекция Ренана в Coll`ege de France, где он был назначен профессором по кафедре еврейского, халдейского и сирийского языков на место своего покойного учителя, заслуженного ученого Катрмэра. Это назначение глубоко встревожило клерикалов. Ренан уже был тогда известен как смелый истолкователь библейских текстов и ученый исследователь, не стесняющийся узкими практическими соображениями. На его первую лекцию, посвященную вопросу о роли семитических народов в истории цивилизации, собралась громадная толпа, переполнившая не только аудиторию, но и коридоры университетского здания. Ренан ограничился лишь общими соображениями и не произнес ни одного слова, которое могло бы оскорбить верующих. По его мнению, семитические народы не внесли ничего самобытного ни в науку, ни в политику, ни в искусство, ни в философию. Но зато они впервые возвысились до великой идеи выразить каждый членораздельный звук особым знаком и догадались свести количество этих знаков до небольшого числа (22). Фонетизм, собственно, и послужил прочным основанием для развития письменности, а вместе с тем и для дальнейшего прогресса в области литературы. Но в другом отношении заслуга семитов еще значительнее: они дали человечеству религию, которая в дальнейшем своем развитии среди индоевропейских народов стала совершеннейшим идеалом добра, красоты, истины и справедливости. Ренан назвал Христа божественным основателем общечеловеческой «религии духа», – «религии, доступной всем расам, стоящей выше всяких каст, религии вечной и безусловной».

Несмотря на сдержанность и такт лектора, в клерикальном лагере поднялся невообразимый гвалт; была произведена возмутительная демонстрация. Ренану пришлось оставить кафедру. В то время министерством народного просвещения управлял свободомыслящий Дюрюи, но он не устоял под давлением влиятельных общественных классов. Сначала чтения Ренана были лишь временно приостановлены, но после обнародования «Жизни Иисуса» в 1863 году у его врагов оказались уже формальные доводы для обвинения ученого в безверии и нечестии: он отвергал божественную природу Христа и вообще всякое проявление сверхъестественной силы в его жизни, подвигах и чудесах, пытаясь все это свести к влиянию общих исторических причин. Даже порочное правительство Наполеона III сочло нужным выказать свое негодование: после многих проволочек в 1864 году Ренана официально лишили кафедры, предложив взамен другое место, вроде синекуры, от которого он, конечно, отказался, объявив, что ему не деньги нужны.

Протест Ренана против такого грубого ограничения свободы научного исследования и критики, изложенный в его брошюре под заглавием «Кафедра еврейского языка в Coll`ege de France» (изд. в 1862 году), нисколько не повлиял на его преследователей, хотя они должны были понять, что нельзя такого человека, как Ренан, обвинять в безверии и нечестии.

«Чем более я живу, – говорит он между прочим в этой брошюре, – тем сильнее привлекает меня великая мировая тайна, которая навсегда сохранит свой глубокий смысл и свою чарующую новизну. Мы окружены со всех сторон бесконечностью… Бог открывается нам через наше сердце… Это сознание наших таинственных отношений с бесконечным, глубоко запечатленное в каждом человеке, и есть источник всего доброго, всякой любви и всякой радости. Религия вечна. В тот день, когда она исчезнет, зачахнет и сердце человечества».

Но, конечно, развращенная наполеоновская Франция была далека от понимания подобных идеальных воззрений, и лишь в 1870 году правительство национальной обороны возвратило кафедру Ренану. С тех пор он не прекращал своих лекций до конца жизни, постоянно привлекая многочисленных слушателей не только блеском своего великого имени, но и благородной простотой изложения. Даром слова он обладал не в меньшей степени, чем литературным слогом. Своею искренностью он буквально очаровывал не только читателей, но и слушателей.

В 1865 году Ренан посетил Афины. При виде Акрополя он испытал такое сильное впечатление, в сравнении с которым все прошлое показалось ему бледным и ничтожным. И странно, только здесь, по его словам, он впервые почувствовал всю силу дремлющих в глубине души воспоминаний и оглянулся назад. До сих пор ему как-то некогда было ни задумываться над своим прошлым, ни наслаждаться жизнью. Всю молодость он провел, как средневековый ученый, затворником, в стенах монастыря, за книгой. Потом настало время тяжких испытаний, упорной борьбы и освобождения, время неутомимой научной деятельности и дружеского общения с такими знаменитыми людьми, как Бюрнуф, Кузен и Тьерри. Вскоре имя Ренана стало тоже знаменитым, а слава часто заставляет забыть о тихом прошлом… Поездка в Сирию и Палестину с научной целью еще больше отвлекла его от юношеских воспоминаний. В святой стране великих преданий и чудес он испытал столько новых впечатлений! Видения из божественного мира охватили его с такою силой, что он на время забыл все злобы дня. Скитаясь по Палестине, он как будто снова пережил те чудные евангельские рассказы, которыми так увлекался в юношеские годы. По целым часам он мечтал у подножия той горы, откуда, по преданию, Мессия в первый раз явился избранному народу, или восхищался цветущими полями Кармеля, засеянными самим Богом! Но все эти впечатления не трогали его сердца, быть может потому, что он в это время уже не верил в чудо, не ждал от Бога ни откровения, ни участия в человеческой судьбе. Он не допускал, чтобы в этом жалком мире возможно было осуществление идеи добра, истины и красоты. Но вот наряду с великим чудом, о котором он читал в Евангелии, – чудом, совершившимся когда-то среди иудеев, он вдруг увидел другое, если не чудо добра, то чудо красоты, бессмертное создание греческого гения – Акрополь! – произведение, которое могло явиться лишь в античном мире, которое для нас лишь памятник минувшего, но вечный памятник, потому что в нем воплощен идеал чистой красоты, освобожденный от всего случайного, местного и национального! Конечно, гораздо раньше Ренан уже пришел к убеждению, что в древней Греции зародились наука, искусство, философия и цивилизация, но только при виде Акрополя он постиг вполне великое значение древнегреческого гения и вновь испытал откровение божественного, которое уже коснулось его в ту минуту, когда он с высоты Касиуна впервые увидел долину Иордана, и перед ним как будто ожили все великие евангельские предания. Но впечатление при виде Акрополя было гораздо сильнее, потому что здесь, по выражению Ренана, он вдруг постиг то, о чем прежде не смел мечтать: пред ним явился «идеал красоты, точно застывший в сверкающих кристаллах пентеликского мрамора». В сравнении с этой дивной красотой весь мир показался ему невежественным и полудиким.