Echo
Шрифт:
Все слушали абсолютно расслабленно, хотя каждому было ясно — по боксёрским жестам, по перебинтованной кисти, по страшно безумному — «обдолбанному», но сверкающему, горящему — взгляду чёрных глаз, по зверски сжатым обнажённым зубам и жилах на шее, по ниггерскому расплющенному носу — кто на самом деле нервный, кто борец и против чего. Короче у него, Феденьки, было лицо убийцы, причём прирождённого, и он удушил бы одной рукой даже Харрелсона. Арабское происхождение, «монгольское» воспитание, тяжёлое детство рэпера в гоповском Тамбове, пристрастие к антидепрессантам опийной группы в пубертатный период — всё это сказалось…
В— абсолютное безумие в сверкающем взгляде, переводит дыхание, замер в стойке — вопрос только в том, кому он разорвёт горло в следующую секунду. Вот тот, кто ничуть не сумлившись причислил себя к лику этих «мы», но не в коем разе не «они» — такой же плохой, злобный и косоротый О. Фролов — не убоялся и в момент самой кульминации примостился к нему и шепчет какую-то гадость, но однозначно не социального, и даже не сексуального, а онтологического порядка. Я даже примерно знаю что именно, вот это например: «Реальность гавно — давай обожрёмся». Фёдора словно поражает молния, он весь трясётся и искрится от разряда, рот его раздирается, как на обложке «Jilted generation» Prodigy:
революционера убить можно —революцию убить нельзя!!!А там гремит музыка… Другой О. Фролов (он приехал из Томска, тоже наш друг — такой кекс с типичной внешностью питерского рок-пацифиста, «митька» — весь в кудрявой паутине, в том числе и шея, волосы в хвостике, застиранная маечка «Cannabis fanclub» с пальчатыми-зубчатыми листочками) мирно раскуривает план и то и дело суёт его нам, а мы как бы им закусываем…
Он вяло рассказывает про свою квартиру, что там полтергейст — призрак бабки, бывшей хозяйки… котёнок… туалет… свет потушили… Сейчас… сейчас вот уже… потушат — чувствую я: теснота, люди, свет, дым, гул, отвратные вкусы — самогон, конопель… Мне опять дают стакан, я слышу выкрики «Бей лбом!», «Bellboy!», я пью его поспешно, нервно, обливаясь, но не морщась и, проглотив его и в этот миг как бы со стороны ощущая своё лицо и голос очень пьяными и мерзкими, что-то среднее между оными у О.Ф. и Феди, произношу тост: «Музыканты этой группы не очень демократичны: вместо «трубы» они заседают в баре. Выпьем за звёздную болезнь наоборот — за хождение в народ (да я поэт!) — пусть наши кумиры валяются у нас под ногами, и чем больше кум-мир…» — Тут рванула как бомба, завизжала сирена — она завизжала так внезапно, так громко и мерзко, что многих передёрнуло, а некоторых вырвало. В их числе, кажется, был и я? Ничего не было ни слышно, ни видно, однако все будто бы куда-то ломились…То же самое и я, только я, наверное, полз… «Скоты, — думал я, — люди здесь и так с нестабильной психикой собрались… а перепонки, где они собрались — если мои гениальные и тончайшие уши О. Ф. порваны, я этого Кауфмана расшибу наконец самолично!»
Девушки «надирались» уже в баре — стояли (да, теснота, убожество тут — даже сесть негде!) за последним столиком в углу, посасывая хуч. Ксю уже расслабилась и занимала своим бюстом полстола.
У тебя ведь есть машина?..
…Есть! Сама знает, а спрашивает!
А чё ты на ней не ездишь?
Куда тут ездить? В Москве ещё ездила, да и то на метро круче — ни пробок, ни подрезов дурацких…
Ну ведь крутая машина — «десятка» — кто тебя залошит, тем более здесь? Здесь все на таких тусуются, даже хуже…
Отстань, Ксю, ты пьяная. Тебе ведь говорили: этот сломался… карбюратор что ли? Сейчас такси поймаем.
Починишь, ладно? Это мелочь…
И что же?
Будем гонять — баб снимать. Возьмём эту Колину девочку-целочку с собой, подснимем, лавэшек спустим несколько сотен, там в ресторанчик сначала, в «Мельницу», в «Пике»…
Чё-то я тебя плохо понимаю…
Чё тут понимать! Чуваки ведь снимают девок — а
мы чем хуже! Не будешь же ты мужика снимать?!Логично, хотя снимают, конечно. Только…
Пусть отсосёт прямо в машине — и тебе и мне! а потом я ее раздеру, продеру, отдеру как отстираю!
Ну, Ксюша, ты уже надралась, накушалась опять сегодня. В принципе — честно тебе сказать — всё пра-льно паришь: мужики грубияны и пацаньё несмышлёное и за так надоели, всё одно и то же, но… НО! Как-то, понимаешь сама, непривычно, и вообще… лучше куплю себе ещё один велотренажёр, только с несколько другой функцией… и вообще… (Ксюха улыбалась, совсем развалившись на столе.) Вообще — поехали я тебя довезу и доведу. А то потеряешься опять… Третий час уже, основной пипол уже свалил… Хорошо, что завтра суббота, а то опять в институт с опухшей головой… и рожей!
А у нас и в субботу, и в воскресенье экзамены бывают! «Всем насрать на моё лицо!» — кто это поёт, кстати?
Летов, но не надо буквально понимать.
Б-буквально не так — буквально — это буквально!!
Очень понятно!
Пойдём что ли послухаем…
Тогда ещё парочку взять. Или с грушей…
Постепенно туман рассеивается… Дружною толпой — в проходе — мы сталкиваемся с ними — белбоевцами — борцами и бойцами наподобие Фёдора, рослыми ребятами в спортивных костюмах; они — из бара, из лучшего его угла за занавесочкой. «Hey, guys, а как же спортивный образ жизни?!» — взвизгивает О. Фролов. — «Пить надо, но в меру, то есть больше и чаще», — бросает на ходу Лёша «Губернатор», О. Ф. взвизгивает как от встречи с призраком, а я понимаю, что это он, Губер, стоял в дверях в трубе, в тумане и суматохе — и мы выходили, выползали за их мощными спинами по маленькому коридорчику-закутку, они — на сцену…
Сцена низенькая и маленькая; откуда-то набежали девушки, но не те длинные и голые, а чуть поменьше и в джинсах; они вплотную к сцене, к тебе — как так вообще можно выступать!
«Концерт!» — прохрипел Саша и взвизгнул Саша (звучало как «Конец!»).
«Начнём неспеша», — сказал Пушер (он же Губер, он же Гумберт) и начали ставший хитом в Тамбове и полюбившийся также подросткам Смоленска, Курска и Липецка опус «Красива»:
Ты мягко стелешь, да жёстко мне спатьТы так красиво умеешь врать…Публика, в основном девушки, пела сама эти слова куплета: текст и музыка великолепннейшим образом рассчитаны на современную «модную» шерстяную молодёжь — в широких штанах с накладными карманами, в которых якобы удобно пить «Клинское», а больше мало что интересует, кроме музыки конечно, ну и там кекса, — причём это не сопливые амузыкальные «Сплин» или «Би-2», а пустоватая, мелодичная, прихардкоренная-прифанкованная порционная агрессия… Даже невозможно сказать, громко ли они пели — слова известны и понятны всем:
Соври красиво сто раз подряд —Соври красиво — я буду рад!Правда один ди-джей изрядно посмешил радиоманов — он, по какой-то странной фонетической каббале восприняв название и содержание песенки на слух — ведь диск-то без этикетки, простая болванка с МР-3, — совершенно серьёзным тоном заявил в эфире: «Годзилла». И вот припев:
Сто раз подряд соври мне в лицо:Ты Годзилла!Весело мне тебе сказать:Ты Годзилла!— теперь сами музыканты, пользуясь всеядностью эпохи постмодерна, пели именно так. А я лично, в пику Репе, предложившей все песни «ОЗ» с немецкого и английского перевести на родной (за ради конъюнктурщинки), перевёл этот популярный текст Гумберта на латынь — так получилась наша (жёсткая) версия «Mea amica pulchra (Pretty Girl Asks Me For A Gas-Mask)» (как вы уже догадались, в латинском нет слова «противогаз» и многих других, из-за чего пришлось параллельно воспользоваться английским).
…И всё-таки есть необычайная, почти магическая притягательность в таких текстах и такой музыке (когда попадание в «яблочко» — потенция, хитовость) — даже мурашки по спине, а я всё-таки слышал и покруче и в литературе чуть-чуть разбираюсь —