Эдельвейс
Шрифт:
Ветер буквально валил с ног, и чтобы шагать вперед, оставаясь на двух ногах, надо теперь было сильно наклонять тело против налетающего ветра.
А через пятнадцать минут идти вперед стало совершенно невозможно.
– Всё, старшина, стоп-машина, суши весла, пора на якорь становиться, – орал Жорка, пытаясь перекричать завывающий ураган.
Но Лазаренко и без Жоркиного крика видел, что идти дальше не представлялось теперь никакой возможности.
– Табань, братва, – крикнул Лазаренко, – будем ночевать.
Одну бухту страховочной веревки распустили на всю группу и каждый
– Закапывайся, – приказал Лазаренко Жорке, который оказался ближе всего к командиру, – закапывайся в снег и передай по цепочке – всем закапываться.
– А что, если это на сутки или более того? – прокричал Жорка.
– Не трепись, трепло! – крикнул в ответ Лазаренко.
Больше они уже не перекрикивались.
Снег быстро заметал окопчики моряков.
В пять минут каждый из них уже был накрыт наметаемыми поземкой сугробами.
Лазаренко подергал веревку.
Жорка отозвался двумя рывками.
Молодец! Значит живой. И значит понял и догадается и тоже подергает другой конец, который идет в сторону Васи Авгушкина, а Вася в свою очередь будет дергать за веревку и не давать спать Сереге Мадрычову, а тот дальше и так до замыкающего, до старшины второй статьи Лёхи Губенко.
Главное не спать, главное не спать.
Под снегом температура не очень низкая – чуть ниже нуля, но все равно не сочинский пляж! И если буран продлится сутки, то запросто можно и замерзнуть.
Поэтому людей надо поддерживать в активном состоянии.
Не верил Лазаренко в Бога и бабку свою тёмную и дремучую ругал за то, что все крестила его в спину. И когда он пацаном в море уходил на баркасе – бычка и кефаль ловить, и когда в школу на экзамены уходил, и когда в мореходку поехал поступать в Ленинград…
Не верил Лазаренко в Бога, но тут принялся молиться, мол, если Ты есть, то сделай так, чтобы буран быстро закончился. А я за это Тебе за это обещаю, как из под снега вылезу, никогда матом больше ругаться не буду "в Бога мать"!
И то ли Высшие силы приняли предложение этой бартерной сделки, толи не один такой умный Лазаренко просил Бога о прекращении погодного безобразия, а среди просителей оказался человек, к чьей просьбе Силы Небесные не могли отнестись с равнодушием, но побушевав четыре часа, буран прекратился.
Лазаренко даже ни разу заснуть не успел.
Все контролировал себя и на часы – на гордость свою и предмет всеобщей зависти поглядывал.
Часы эти с черным циферблатом и со светящимися в темноте фосфоресцирующими стрелками – Лазаренко у одного разведчика из соседнего полка в ШМЭН выиграл. А тот по его словам с немецкого офицера снял. Не с мертвого – потому как мародерничать у разведчиков было не принято, а с живого, с пленного снял, выменял на пачку махорки и на пару вязаных носков. Немцу в плену в Сибири эти носки в самый раз сгодятся!
А часики фирмы – не по нашему написано, – теперь старшине Лазаренко под снегом очень сгодились.
Четыре часа они под снегом пролежали.
То что буран прекратился, старшина понял сперва по необычайно плотной тишине. А потом вдруг, показалось ему,что слышит
он какие то звуки металлические, будто сваи вземлю копром забивают.Старшина немного откопался.
Наст над ним был не крепким. И после нескольких энергичных движений, старшина увидел свет.
Сперва его проблески, сквозь рыхлые волны будоражимого им снега.
А потом, когда вся голова моряка вылезла наружу, он увидал, что надвсем занесенным поземкою пространством Ледника светит солнце.
Старшина сильнее дернул за конец веревки, – эй, Жорка, не замерз там?
И тут, вместо ответа своего товарища, старшина отчетливо услыхал немецкую речь.
Она доносилась из-за бугра, из за загиба рельефа… Немцев не было видно, совершенно точно – они были буквально в нескольких десятках метров. И этот ритмичный металлический стук – бум-бум-бум, тоже доносился оттуда из-за снежного бугра.
– Ну чё, командир! – высунулась из под снега Жоркина голова.
– Тихо, – шикнул на него Лазаренко, – немцы рядом! Ты давай ребят откапывай пока, и чтобы не шуметь, а я сползаю – погляжу чего они там делают.
Жорка принялся помогать разведчикам вылезать из своих снежных постелей, и покуда моряки откапывались и приводили себя и оружие в порядок, старшина ползком приблизился к гребню снежного бугра.
То что он оттуда увидел, произвело на Лазаренко сильнейшее впечатление.
В каких-нибудь пятидесяти метрах от того места, где лежал Лазаренко, около полуроты немцев оборудовали позицию для стрельбы из восьмидесятимиллиметровых минометов.
И тот металлический ритмичный звон, что Лазаренко принял было за копер, это был звук производимый кувалдой, что была в руках какого-то Фрица – издали Лазаренко не мог различить звания на его погонах. Фриц этот забивал в лед длинные колья, на которые потом накидывалась страховочная веревка.
Остальные немцы – их было около сорока человек, уже расставили опорные плиты и теперь крепили к ним трубы своих минометов, раскладывали возле минометов мины, утаптывали снег, чтобы удобнее было передвигаться на позиции.
Сзади послышался хруст сминаемого под сапогами снега.
Лазаренко обернулся – это были Жорка и Серега Мандрычов.
– Ух ты, бляха-муха-штукатурка-Богу-мать! – загнул Жорка шепотом, – немчура стрелять отсюда собралась.
– Тихо, ты, бес! – шикнул на друга Лазаренко.
Молча понаблюдали за немчурой минут этак с пять.
А потом Жорка не удержался и спросил, – чё делать думаешь, командир? Оставлять этот гадюшник в нашем тылу никак нельзя!
Лазаренко и без Жоркиных комментариев понимал, что нельзя оставлять батарею в нашем тылу.
Они если ударят отсюда, братве там в долине несладко придется, и не один десяток братишек в бушлатиках окрасит снег кровью своей, если они снизу примутся на эту батарею лезть. Вон фрицы уже и пулеметные гнезда приготовили – слева и справа от батареи Лазаренко отметил два Мg-42-ых.
– Штурмовать их будем сейчас, – сказал Лазаренко, – нахрапом, ленточки в зубы и гранатами!
– Немцев же вчетверо больше! – с сомнением сказал Серега.
– Чё, сдрейфил? Салага! – толкнул его в бок Жорка.