Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
Потянулся к трубке телефона: как продвигается третья рота? Ей нужна помощь? Вторая уже вышла. Завтра двинется весь батальон. Услышав голос Головени, закричал:
— Вперед! Без передыху… Бей их!
Ординарец доложил, что комбата спрашивает какой-то майор.
«Откуда? — не без волнения подумал Колнобокий. — Приятные вести не часты. Но сегодня ругать не за что».
Майор Рухадзе сообщил, что он прибыл из штаба дивизии по поводу наград.
Комбат повеселел.
— Умаялся, — вздохнул он, встречая гостя. — Никогда так не уставал, как сегодня. У нас радость, товарищ майор, Сху взяли!
Усадил гостя за стол.
Чокнулись. Отпив немного, гость отодвинул стакан в сторону. Не стал пить и хозяин.
— Привез награды защитникам Орлиных скал, — сказал майор. — Капитан Головеня… есть такой?
— В группе преследования. Сейчас вызовем!
— Зачем же? В мои намерения входит побывать на переднем крае.
На рассвете, после короткого затишья, фашисты пошли в контрнаступление. Находясь рядом с Головеней, майор Рухадзе восхищался его умением управлять ротой на поле боя. Еще недавно Рухадзе сам был ротным. В штаб попал после госпиталя. Новая должность не очень импонировала ему: больше приходилось с бумагами возиться, а у него к этому никакого рвения. И поездку на передний край он расценил как поощрение. Выполняя поручение командира дивизии, майор собрал немало интересного материала. А главное, отметет все сомнения насчет Головени: капитан хоть и молод, но батальон вполне потянет. И выдвижение его на более высокую должность, по мнению Рухадзе, просто необходимо.
А еще через два дня Головеню вызвали в штаб дивизии. «Вернется ли? — размышлял комбат. — Геройская Звезда не зря дается». И он искренне пожалел — такого офицера забирают!
Головеня волновался, покидая роту. Жалко было расставаться с Донцовым, с которым связывала давняя боевая дружба. Хотелось дождаться Пруидзе. Судя по письмам, Вано не сегодня-завтра должен появиться в батальоне. Однако приказ есть приказ: надо ехать. Где-то там, в другом месте, капитана Головеню ждет новая боевая деятельность, предстоят новые испытания.
И радостно было на душе потому, что едет в Сухуми: там Наталка, жена.
— Ну, как? — обступили Вано раненые, когда он вернулся из канцелярии.
Вано стукнул кулаком по тумбочке, так что затрещала фанера:
— Бюрократы!
— А я так думаю, — приподнялся на кокке белобрысый солдат. — Где ни воевать, лишь бы фрицев бить.
— Но ведь меня друг зовет! Как ты не понимаешь? Золотой Звездой наградили его! — Пруидзе вынул из кармана письмо и начал читать: «Как только поднимешься, станешь на ноги, так сразу просись в наш полк… Ты у меня один старый и верный друг!..» Слыхал? — Вано обернулся к белобрысому. — Как могу подвести друга?
— Действительно, что ж тут плохого, — удивился зенитчик. — Человек в свою часть просится, почему бы не направить его туда? С друзьями да с таким командиром, как Вано рассказывает, не только немцу, самому черту рога обломать можно! Вот выздоровею, и пусть попробуют не послать в родной зенитный!
— Сперва выздоровей. Нога вон как кочерга.
— Из ноги не стрелять, и такая сойдет.
— А что все-таки говорят? — снова спросил зенитчик, обращаясь к Вано.
— Молчат.
— Молчат — это уже неплохо! — оживился тот. — Полагал, отказали. А молчат, значит,
думают, решают. Не так все просто, как тебе кажется… Если б отказали, так сразу.Дверь скрипнула, и в палату вошла пожилая санитарка Вакулова, или как ее прозвали здесь — Вакулиха.
— Где тут Ваня? — разглядывая больных подслеповатыми глазами, спросила она.
— Вань у нас три.
— Знаю. А выписывается один.
Вано вскочил с койки.
— Ах, вот ты где, соколик. А я там смотрю, — забубнила Вакулиха, подходя. — Получай мундировку. Вот тебе гимнастерочка, вот брючки… Слыхала — отпуск тебе дают. Вот и с мамашей повидаешься. Сколько не виделись-то?
— Три года.
— Вот радости-то будет!
— Тетя Вакулиха, а в бумажке как там? Куда?..
— Чего не знаю, того не знаю. Лучше у секлетарши спроси. Все бумаги у нее. Гимнастерочку-то я починила, подутюжила. Все ладнее будет. Одевайся. Халат вон туда, к двери…
Санитарка собрала белье с койки, связала в узел и, уходя, пообещала привести новичка, который двое суток в коридоре лежит, очереди дожидается.
Вано ушел, и его не было около часа. Вернулся в стареньком тесном обмундировании, рукава гимнастерки чуть ли не до локтей, брюки в заплатах, но веселый, довольный. Что брюки, на передовой новые дадут. Радовался, что едет в полк, что снова увидит Головеню, Донцова. Что сегодня может побывать у матери.
В скверах несмотря на осень — цветы, зеленая трава. Кавказ есть Кавказ. Поспешая домой, Вано торжествовал: наконец-то! Выздоровел, руки, ноги целы, голова на плечах… Чего ж еще! Кинул взгляд по сторонам: война войной, а радуют родные места! Свернул на дорогу, обсаженную кипарисами, и запел:
Чемо Цицинатела, дапрынав нэла, нэла… [6]Спохватился и, как в детстве, побежал по знакомой тропке с горочки. Остановился у самой воды, снял пилотку:
6
Мой светлячок,
лети тихо, тихо… (Груз.)
— Здравствуй, море!
Опустил руки в набежавшую волну: сколько тепла и ласки!
Снова он у этих синих волн. В жизни, наверное, нет ничего более трогательного, чем возвращение к берегам своего детства!
Постояв у моря, Вано пошел к базару. Не мог же он явиться к матери без подарка. Базар-миллионка все там же, на старом месте.
— Носки! Носки! — еще издали услышал Вано. — Покупайте носки! — выкрикивал низким голосом человек на костылях.
Немного в стороне звучал хриплый голос, расхваливавший зажигалки, которые «и красивы, и безотказны, а не станет бензина, заправь керосином — зажгутся!»
Вано подошел к стойке, за которой стояла молодая чернявая женщина. Перед ней белье, платья, костюмы — ну, конечно же, перекупщица.
— Платок для матери? — спросила она. — У нас все есть! — и, нагнувшись, достала из-под стойки большой цветастый платок.
Солдат потянулся « нему:
— Сколько стоит?
— Сколько бы ни стоил — мать дороже! — ошарашила торговка и, улыбнувшись, добавила: — Тыщу рублей!
Вано отодвинул платок: хорош, но уж больно дорог. Повернулся, чтобы уйти, но тут же услышал: