Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

Медленно вечерело, лето подходило к концу. Наплевать, что жизнь коротка, ведь именно сейчас так длинна. Ибо радостей хватало, а мы был живы и здоровы, все трое!

И тут кому-нибудь приходило на ум процитировать, ради разнообразия, Есенина или Пушкина — вероятнее всего, мне. Ибо и нижеследующие пушкинские строки я все еще могу продекламировать наизусть. Хотя у нас именно в тот момент не было забот, где-то эти заботы поджидали всегда. И поэтому строки подходили, и подходят сейчас, и будут подходить впредь, хотя мы и знаем, что эта описанная Пушкиным дорога не обязательно доведет до места, а с дороги можно в конце концов даже скатиться на обочину. Тем не менее, греет мысль о единстве, о том, что горести можно хотя бы попробовать разделить:

Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей. Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей.

VIII. Цари и лжецари

1

К концу декабря 2007 года жизнь Эдуарда успела продлиться семь десятилетий. В это трудно поверить, когда смотришь на него и слушаешь, но поверить приходится. Эдику было два года, когда его отчизна начала свою первую настоящую наступательную войну, атаковав Финляндию; ведь Гитлер и Сталин договорились о сферах влияния в Европе, о разделе слабых стран. Вам Польша, нам Финляндия.

Военный поход в Финляндию послужил для Сталина ощутимой наукой: поскольку офицерский корпус по большей части был расстрелян при чистках или сгинул в тюрьмах, а политруки не умели руководить многочисленной, но плохо вооруженной армией, войска Советского Союза несли непостижимо тяжелые потери. Однако из жалких действий в Зимнюю войну все-таки извлекли урок: еще остававшиеся в живых офицеры были откомандированы из тюрем обратно в строй, им вернули отобранные звания и знаки различия. Таким образом, Советский Союз оказался хоть немного более подготовленным, когда Германия напала на ничего не подозревающего союзника.

Советский Союз спасли величие страны — в смысле ее величины, огромной площади, и зимы, их тогдашняя суровость. А также действительное желание людей оказать сопротивление агрессору. Потери были огромными, и если какую-то страну и нужно особо благодарить за низвержение фашизма, то Советский Союз. Первым сигналом перелома явилась битва за Сталинград. Немцы напали на город в июле 1942 г., и борьба завершилась в конце концов окружением немецких войск и капитуляцией генерала Паулюса в январе 1943 г. Следующим этапом стала Курская дуга; там атака немцев также обернулась поражением; советские войска вынудили окруженные части противника капитулировать в конце июля 1943 года, незадолго до моего рождения. Каждую из этих двух битв можно считать поворотным пунктом Второй мировой войны, потому что с этого, собственно, начался слом германской военной мощи и отступление армии.

Я хорошо помню это еще и потому, что мне довелось в 1981 году в Армении слушать бесконечные беседы на эту тему между Алпо Руутом и полковником, участвовавшим в Курской битве, — свекром вышедшей замуж за армянина петрозаводской финки Светланы Хагерт. В качестве переводчика, к счастью, выступала Света. На столе был выбор деликатесных консервов из погреба собственного дома в Ереване, лаваш и самогонка, сваренная из ягод растущего во дворе тутового дерева. Самогонку варила сама бабушка — маленькая, сгорбленная, но с живыми глазами старушка. Пробу с этой замечательной самогонки всегда первыми снимали милиционеры: когда ее нелегально гнали, запах сигнализировал, и они тут же прибывали на место. Алпо изучал историю Второй мировой войны и никогда не переставал ею увлекаться. Покатились танки, и фашистов разбили. И все тут. Это был решающий поворот. Начало победы! И Алпо стучал кулаком по столу в ритме своей речи.

Да и с Эдуардом разговор между ними всегда сворачивал на эти битвы — как в Москве, так и в Финляндии. Эдуард слушал и смотрел на Алпо большими глазами и мог только поддакивать и подтверждать: «Да, да, точно». Алпо говорил, а руки резали воздух, и массивное тело дышало силой. Тоже крепкий мужик, хоть и коренной хельсинкец. Тем не менее, в этот мир Алпо словно бы ворвался прямо из какого-то ненаписанного рассказа Шукшина.

Кто был хуже: Сталин или Гитлер? Об этом мы тоже говорили с Эдуардом. Можно ли вообще сравнивать извергов между собой? Сталин убивал людей как хотел и гнал их в свой архипелаг ГУЛАГ, а количество умерших превышало усилия Гитлера многократно, когда депортировались целые нации и приводилась в исполнение насильственная коллективизация. Гитлер позавидовал бы эффективности Сталина, если бы знал реальное количество жертв. Оно исчисляется десятками миллионов.

А Эдуард, который жил уже в сталинское время и много о нем читал, по-прежнему думает так: «Гитлер построил фашизм, Сталин диктатуру. В Германии соблюдались законы, хотя они и были бесчеловечными. А у Сталина были красивые слова о справедливости и равенстве, но в стране господствовало полное беззаконие. Любого могли забрать ночью, днем расстрелять, а потом признать виновным на заседании тройки.

Маршал Жуков, бывало, часто говорил об отступающих офицерах: «Расстрелять и оформить». То есть задним числом написать бумаги, узаконивающие свершившееся.

Расстреливать нужно было сразу, чтобы остальные боялись. Только затем собиралась тройка и выносила приговор, а дату заседания изменяла на более раннюю.

Так поступали и более хилые кагэбэшники».

Фашистское мышление по-прежнему тошнотворно. С такой методично осуществлявшейся идеологией истребления человеческих групп и рас человечество, пожалуй, все-таки еще не сталкивалось. Да и использование закона в достижении идеологических целей я воспринимаю как клиническую жесткость совершения убийств. Но многие, жившие под удушающим гнетом коммунизма народы (эстонцы, и чехи, и поляки, и венгры, например, — помимо самих русских), могут на основании своего опыта сказать, что восточный фашизм значил для них совершенно то же, что и западный. И даже хуже. Эдуард успел увидеть войну, но особенно послевоенное сталинское время. Отец Народов («Отец Солнечный») умер 5 марта 1953 года.

Последовали хрущевские времена, мимолетная оттепель, а затем неудача этого сумасбродного кукурузовода и любителя постучать ботинком по трибуне — неудача с ее экологическими катастрофами. И эти катастрофы были не единственными. Легче разрушать, чем строить, понижать, чем поднимать, деградировать, чем продвигаться вперед. Особенно в том, что касается природы и причиняемого ей ущерба. И что касается самого человека.

Первые годы юности и писательской карьеры Эдуарда пришлись уже на застойное правление третьего лжецаря — Брежнева. Настоящих царей после Екатерины Великой, Петра Великого и, возможно, еще Александра II найти было трудно. Одним из хороших правителей раннего времени был, однако, тоже «лжегосударь» — Лжедмитрий, которого в Советском Союзе не любили и жизнью которого Эдуард — в том числе и поэтому — интересовался.

Эдуард не скрывал своих политических чувств, когда мы беседовали с глазу на глаз. Но в ноябре 1982 года Эдуард писал мне как ни в чем не бывало: «К нам тут пришла большая печаль — умер Брежнев. Сегодня объявили. Никто не знает, что будет».

В смерти Брежнева, разумеется, не было ничего печального. Все знали его умственное состояние. Эдуард сам незадолго до того рассказывал мне анекдот о том, как Брежнев открывал московскую Олимпиаду в 1980 году. Ему нужно было прочитать речь, которая была написана для него крупными буквами. И Брежнев поднял взгляд и начал медленно читать по складам увиденное:

— О — О — О, — сделал паузу и добавил: — О — О.

Брежнев читал олимпийские кольца.

В сущности, чудо, что Эдуард смог прорваться сквозь такую затхлую атмосферу; это чудо я старался понять, осветить и объяснить. Одного таланта недостаточно для объяснения, нужно упорство и неколебимая вера в свои способности. Неунывающий характер. Возможно, и чуть-чуть безумства. Вообще-то эти качества ничего не гарантируют, но иногда людям может и повезти.

Зато не было чудом то, что на его пути образовала пробку группа бюрократов, которые сами пописывали и любили собственную бездарность больше одаренности других. В каждой стране в каком-то масштабе так бывает. Но лишь тоталитарное государство способно при желании полностью изолировать и даже уничтожить талант. Эдуард спасся, хотя и не мог публиковать свои книги долгое, долгое время. Собственное «я» или душу он даже в самые трудные моменты не терял.