Единственная любовь Казановы

Шли последние дни октября, а первые три дня ноября инквизиторы вместе с секретарем проводили на континенте, Лоренцо же в это время устраивал ежегодный загул — напивался и не просыхал. Казанова уже был свидетелем всего этого — ведь они с Марко находились в тюрьме свыше полутора лет. Стало быть, ясно, что наилучшим временем для побега была бы ночь с 31 октября на 1 ноября, когда инквизиторы будут в пути, а Лоренцо уже упьется. Но вольнолюбец Казанова был настолько суеверен, невзирая на свою маску скептика, что не мог назначить время побега, не «погадав на поэтах», что было весьма распространено в эпоху Возрождения. У него не было Вергилия, но был томик Ариосто, поклонники которого считали его не меньшим авторитетом в предсказании будущего. Казанова раскрыл книжку, ткнул в страницу булавкой и, обнаружив, что булавка попала в строку: «Между хвостом октября и головой ноября», решил, что звезды вынесли свой приговор. Итак, эта дата была сообщена Марко с помощью наколотого в книге послания, и, как было между ними договорено, дабы избежать излишнего обмена книгой, в ответ прозвучало три легких стука.

Остававшиеся до бегства два дня показались воспаленному воображению Казановы самыми длинными, какие он провел в тюрьме, — он понял тогда, как бесконечно долго может тянуться для узника день, особенно если за ним следует бессонная, безнадежная ночь. Теперь он мог снова предаться размышлениям — после того, как неделями и месяцами каждый его нерв и каждая клеточка мозга были нацелены на решение единственной задачи — каким образом бежать. Мысль, что, если все пройдет успешно, Лоренцо поплатится за это, мало волновала Казанову, да и то, что, если дело кончится провалом, его собственная жизнь может быть поставлена на карту, тоже едва ли имело для него значение. Лучше в самом деле умереть и лежать в могиле, ничего уже не чувствуя, чем заживо медленно тут гнить. Совесть мучила Казанову куда больше при мысли о том, какой опасности подвергается Марко по милости своего друга, которому он так преданно служит. Затем, глядя в зловонную тьму темницы, он, прежде чем уснуть, подумал об Анриетте. В общем-то, мысль о ней никогда не покидала его. Она была с ним на протяжении всей долгой разлуки, но сейчас Казанова стал думать о ней более конкретно. Марко сообщил, что она бежала — подробности он скоро узнает, — ну а дальше что? Куда она поехала? Не схватили ли ее венецианские правители, хотя ей и удалось бежать? Если нет, то как сложилась ее жизнь и где она? И не забыла ли она Джакомо Казанову?..

В этих размышлениях время медленно тянулось, пока не настал вечер 31 октября. Волнение охватило Казанову, ибо при виде Лоренцо, который принес ему ужин и потом запер на ночь, он понял, что тот уже пьян и думает лишь о том, как бы побыстрее вернуться к своей фляге и собутыльникам. В камере у Казановы было темно, как в погребе, и, после того как отгремело эхо последней с грохотом захлопнутой и закрытой на засов двери, во всей тюрьме воцарилась полнейшая тишина. В этой, казалось, безграничной тишине Казанова вдруг услышал шорох, и сердце его забилось: значит, Марко пролез в помещение над ним и принимается за работу. Шорох прекратился, и почти тотчас раздались удары лома, а потом с громким стуком на пол рухнули доски и штукатурка, и слабый серый свет просочился в темницу Казановы, все ширясь и ширясь, пока дыра в потолке не стала достаточной, чтобы в нее мог пролезть человек. Казанова увидел контур головы, склонившейся над дырой, затем услышал шепот:

— Джакомо, ты там?

— Угу! — от волнения голос Казановы звучал хрипло. — Готов и жду. Спускай веревку.

В дыру просунулась веревка, связанная из кусков одеяла; Казанова привязал к ней свою одежду и все свои постельные принадлежности, из которых можно будет сделать веревку, чтобы слезть с крыши. Затем Марко снова спустил свою веревку, заверив Казанову в ее прочности, и Казанова на руках поднялся по ней — там его подхватила дружеская рука и помогла выбраться из дыры, а через секунду он уже стоял на полу верхней камеры, пожимая руку Марко, плача, и смеясь, и обнимая Марко, и хлопая его по спине.

В этой камере, как и в соседней с нею камере Марко, было маленькое, забранное частой решеткой окошко, выходившее на свинцовую крышу тюрьмы, и достаточно было Казанове взглянуть в него, чтобы утратить всю радость.

— Луна! — воскликнул он, указывая на окно. — Великий боже, я так давно не видел солнца, луны и звезд, что, клянусь, забыл о их существовании! Наша попытка заранее обречена. При этом чертовом лунном свете нас наверняка увидят!

— Тише, тише, — успокоительно произнес Марко и добавил, переиначив слова Галилея: — Она же все-таки движется. Часа через два она зайдет.

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы мгновенно вернуть Казанове утраченную было энергию. Они пролезли сквозь дыру в камеру Марко, и тот показал Казанове с немалой гордостью плоды своих трудов. На каждой стене висело по старой картине без рамы, что и было использовано Марко для прикрытия своей операции. Одна из картин скрывала пролом в соседнюю камеру. Под другой картиной, которую он сейчас снял, была такая же, только более глубокая дыра, проломленная под самой крышей, так что за какие-нибудь две-три минуты можно было сдвинуть одну из свинцовых пластин и выбраться на крышу.

Они не стали этим заниматься при свете луны, а вернулись в камеру Марко и там, сидя на кровати, принялись связывать постельные принадлежности как Марко, так и Казановы в крепкие веревки — каждый узел Казанова опробовал, поскольку был тяжелее Марко.

— Что же произошло с тобой и с Анриеттой после того, как я тогда, много месяцев назад, расстался с вами? — осведомился наконец Казанова, продолжая связывать веревки.

— Гондольер заметил, что тебя арестовали, и сказал нам, а я узнал мессера гранде. Когда я сообщил о случившемся Анриетте, она впала в отчаяние, воскликнула, что это она — причина твоей смерти, и хотела, чтобы мы вернулись — попытались вызволить тебя или погибли вместе с тобой.

Казанове приятно было это слышать.

— А потом? — спросил Казанова, завязывая очередной узел.

— Я сказал Анриетте, что мы сможем лучше тебе помочь, если останемся на свободе, но она заметила — вполне справедливо, — что они арестуют и нас, как только смогут. Однако мы сумели уйти от полицейской гондолы, и я посоветовал Анриетте тотчас покинуть территорию Венеции. После долгих препирательств она согласилась, я дал ей все деньги, какие были при мне, и мы условились, что я напишу ей в Чавенну, что уже за границей республики, в местную гостиницу. Мы высадили ее в укромном уголке близ Местре, рассказали, как найти почтовую станцию, и больше я не видел ее и ничего о ней не слышал.

— Ты думаешь, ей удалось бежать? — спросил Казанова, внимательно выслушав Марко.

— Кто может сказать? — пожал плечами Марко, затем, увидев, в каком волнении Казанова, добавил: — Она намного опередила полицейских, к тому же они, возможно, ничего не знали о ней или знали так мало, что она легко могла ускользнуть… Но… извини мой вопрос: мы-то с тобой здесь почему?

Теперь Казанова пожал плечами.

— Ты знаешь об этом столько же, сколько и я. За четыре часа допроса я так и не понял, чего они добивались, и не сумел выяснить, какой проступок я совершил.

— Кто-то на нас донес, — сказал Марко. — Я так считаю, и так же считает Брагадин.

— Мне кажется, я догадываюсь кто, — медленно произнес Казанова.

— Кто же?

— Женщина по имени донна Джульетта.

— Одна из твоих приятельниц? — сухо спросил Марко.

— Намного больше, чем приятельница, и намного меньше, — пылко ответил Казанова. — Я имел несчастье слишком ей понравиться и бесконечно ее оскорбить. Будь я менее самоуверен, мне бы следовало больше остерегаться ее… Но ты-то при чем тут, Марко? И почему ты не уехал с Анриеттой или не бежал сам по себе?

— Я патриций, — сказал Марко, — и мой отец — член Большого совета. Если бы я бежал, тем самым я признал бы свою вину, и наша фамилия была бы вычеркнута из Золотой книги. Брагадин умолял меня не уезжать, ибо я, естественно, не стал компрометировать отца и не виделся с ним. Меня, кстати, и арестовали в замке Брагадина. Но из дошедших до меня сведений я знаю, что нахожусь только под подозрением и нашей фамилии ничто не грозит.

— Неоценимое сокровище! — воскликнул Казанова, который редко мог удержаться, чтобы не уязвить аристократию, когда речь шла о ее господствующем положении. — Но оно едва ли нам поможет выбраться отсюда. Да когда же наконец эта возмутительная луна вернется на Олимп? Ох, хоть бы Эндимион [82] свистнул этой богине, чтобы она поспешила к нему!

82

Эндимион — в греческой мифологии прекрасный юноша, в которого влюбилась богиня луны Селена.