Единственная сверхдержава

Нельзя сказать, что у стремления обеспечить абсолютную безопасность не было критиков в самой истории США. Именно это стремление Александр Гамильтон назвал «обманчивой мечтой», основанной на призрачной сверхуверенности в американской моральной исключительности и на преувеличенных страха того, что Соединенные Штаты (ввиду демократического характера своего правительства и богатства своих естественных ресурсов) неизбежно послужат целью атак неких иностранных государств. Адъютант Вашингтона и первый министр финансов — Гамильтон справедливо полагал, что «несовершенство, слабость, и пороки присущи любомуправительству, любой форме правительства».

Прекрасные американские романисты Натаниэль Готорн и Герберт Мелвилл считали непростительным упрощенчеством безудержную идеализацию образа Америки. Один из героев Мелвилла — капитан Амаса Делано решает помочь тонущему испанскому кораблю, не зная, что рабы на этом корабле уже захватили своего капитана. Делано невольно попал на зыбкую почву грешного старого мира: кто прав, захваченный капитан или восставшие рабы? Натаниэль Готорн одержим идеей, что все в мире подвержено воздействию времени и, после пика роста, склоняется к упадку: «Мы можем не признавать несовершенство общественных форм, но мы не можем обеспечить их абсолютное совершенство и бессмертие». Лучшие умы Америки всегда предостерегали от самовнушения и преступной гордыни. Но предостережения великих знатоков человеческой природы либо забыты, либо самонадеянно отвергнуты. А идеи американской исключительности, идеи Америки как библейского города на холме стали национальной верой. Прекрасной и ложной. Источником идеализма и фанатизма. Оправданием нетерпимости и жертвенности. Вызывающей спасительные порывы и способные завести в историческую западню.

Примером такой западни может случить рождающееся отношение единственной сверхдержавы к тому, что безусловно почиталось последние три с половиной века, когда Запад, овладев миром, решал свои противоречия «по правилам». В 1648 г. основные европейские страны договорились (по Вестфальскому соглашению, завершившему «тридцатилетнюю войну»), что не будут вторгаться во внутренние дела друг друга – не будут поддерживать внутренние религиозные силы, покушения, заговоры, подрывную деятельность на территории, находящейся под чужой юрисдикцией. ^*Это ограничение сделало войны восемнадцатого века значительно более ограниченными по масштабу, чем тридцатилетняя война. Эта относительная «умеренность» продолжалась до тех пор, пока Великая французская революция не ввела революционную идеологию в систему международных конфликтов и идеологическое ожесточение опять показало свою кровавую сторону. Но определенное уважение национального суверенитета продолжало существовать до тех пор пока не сформировалась сверхдержава такой мощи, что ее лидеры — сенаторы, идеологи, журналисты не вознесли внутренние проблемы и ценности выше международных. В результате буквально на наших глазах начала крушиться Вестфальская система национального суверенитета.

Америка убедила своих союзников — те не подозревали, что открывают ящик Пандоры — что гуманизмтребует наказания лиц, способных начать геноцид. Воздушный удар по суверенной Югославии, а затем и удар по Афганистану означал, что США предполагают в будущем активно участвовать в жестоких местных конфликтах не заботясь о том, что нарушают суверенитет независимых стран. ^*Американская подготовка к войне против Ирака, очевидные формы враждебности по отношению к Ирану возбудили опасения многих стран относительно угрозы будущих американских интервенций на их собственной суверенной территории. Проблема поднялась и на еще более высокий уровень, встал вопрос относительно степени уважения Соединенными Штатами общего мирового порядка в целом. Широко распространилось предположение, что США стремятся заменить Вестфальскую систему системой контроля одной державы над другими. Империя предполагает централизованноеопределение справедливости в мировых делах.

Трудно скрыть то, обстоятельство, что самые различные державы усомнились в мудрости перехода от уважения суверенности к ее попранию. Скажем, осенью 2002 г. канцлер ФРГ Шредер публично отказался участвовать во вторжении в суверенный Ирак, даже если западный лидер призовет к лояльности и солидарности. Ощутимы опасения за собственную суверенность у Китая, Франции, Британии. Вполне не подспудно стало приобретать «реактивное» движение за восстановление трехсотлетнего cuius regio, eius religio.

Есть все основания думать, что в дальнейшем, в условиях приобретения опыта жизни в централизованной системе однополярности, не сдаст, а укрепит свои позиции мнение о необходимости сбалансировать современный Рим. Что сформировавшаяся на рубеже тысячелетий пирамидальная система с Вашингтоном как последней инстанцией и мировым арбитром, базирующаяся на мощи единственной сверхдержавы несет опасности, чревата необратимыми конфронтациями. Что мировая межгосударственная система станет стабильнее и благотворнее, если (и когда) будет заменена более стабильной, более традиционной системой баланса сил. На роль контрбаланса с наибольшими основаниями в недалеком будущем смогут претендовать как минимум Европейский Союз и Китай. Но оговоримся сразу, такая замена возможна лишь в неком будущем. Не близком. Реалии сегодняшнего дня — безусловное преобладание американской сверхдержавы.

Быть мировым гегемоном непросто, лидирующее положение предполагает последовательность и предсказуемость, а следовать этим принципам непросто. Америка декларирует свою приверженность демократии, но так и не осмеливается осудить попытку путча в Венесуэле против президента Уго Чавеса в апреле 2002 г. Вашингтон многократно выступал – даже сделал символом своей веры – свободную торговлю, но без малейших колебаний ввел в 2002 г. тарифы на сталь, равно как и поддержал субсидии своему сельскому хозяйству. США подвергли осмеянию экономическую помощь, а затем, в мексиканском Монтеррее в том же году возвели ее в канон. Республиканская администрация настаивала на процедуре банкротства иностранных должников в процессе грянувших финансовых кризисов, а затем заняла противоположную позицию. Это говорит только о том, что осуществлять имперский курс весьма сложно, что современный мир таит непредсказуемые неожиданности, что Америке не хватает администраторов с глобальным видением проблем, что выработка стратегии вызывает к жизни противоборствующие интересы. Эта выработка сталкивается в Вашингтоне с немалыми трудностями.

Гегемону так или иначе приходится отвечать за сложившийся в мире статус кво – и это при том, что большинство человечества существующее в мире положение в той или иной степени не устраивает. К США обращаются за помощью и арбитражем члены «антитеррористической» коалиции (видящие терроризм зачастую там, где его не усматривают американцы), удаленные страны и даже потенциальные антагонисты.

В дестабилизации международной арены в начале наступившего века есть значительная доля американской вины. Как формулирует У. Пфаф, «похоже, что многие в администрации Буша убеждены, что военной силой можно добиться желательного разрешения политических проблем. Они полагают, что Ариэль Шарон делает то. Что нужно делать в его ситуации. Грубой силой можно решать политические проблемы, но этот метод обычно несет с собой новые проблемы... Эдмунд Берк однажды заметил. Что для нации нет большего бедствия, чем порвать со своим прошлым... Холодная война оторвала США от прошлого. После окончания ее возврата к прошлому не произошло. Стратегам в Вашингтоне статус империи представляется удачным выбором. Считается, что таким образом удастся увеличить стабильность международного сообщества и решить проблему терроризма, государств-изгоев, оружия массового поражения и т. д. Но американское политическое, экономическое и культурное влияние не носит стабилизирующий характер. Оно опрокидывает прочные структуры, преследуя добрые или дурные цели. Администрация Буша — это правительство крестоносцев» ^*.

До сих пор ответ США на внешние вызовы сводился, если цитировать классика современной политологии И. Воллерстайна, «в основном к высокомерному выкручиванию рук. Самонадеянность имеет свои негативные стороны. Расходование имеющегося кредита означает абсолютное уменьшение этого кредита и неизбежно порождает раздражение. На протяжении последних 200 лет Соединенные Штаты обрели значительный идеологический кредит. однако в текущее время США исчерпывают свой кредит быстрее, чем когда-либо после золотых дней 1960-х годов... Вашингтон, что ни говори, остается политически изолированным; практически никто (за исключением Израиля) не считает благотворной занятую Америкой позицию ястреба. Многие страны боятся или не желают выступить против Вашингтона в лобовом противостоянии, но даже их своеобразный саботаж наносит вред позициям Америки. В ближайшие десять лет перед Соединенными Штатами откроются две возможности: 1) идти по ястребиному пути со всеми вытекающими негативными последствиями для всех и не в последнюю очередь для себя. 2) Или прийти к выводу, что негативные последствия внешнеполитической активности слишком велики... Подлинный вопрос заключается не в том, увядает или нет американская гегемония, а в том, что США, видя неизбежность отхода, постараются обеспечить себе достойный путь отступления — с минимумом ущерба миру и себе» ^*.

* * *

Будущее, по меньшей мере частично, будет определять взаимоотношение основных мировых религий. В середине наступившего столетия христиане (благодаря, в основном, их католическому ответвлению), возможно, еще будут первой по численности религией мира. Но центром (прежде всего, по численности) планетарного христианства будет не европейская зона, а Экваториальная Африка. (Более ста миллионов христиан будут проживать в шести ведущих христианских странах — Бразилии, Мексике, Филиппинах, Нигерии, Конго и Соединенных Штатах. Среди католических стран будет первенствовать Бразилия с 150 миллионами католиков (в ней также будут жить 40 миллионов протестантов). Чрезвычайное распространение получит беднейшая ветвь христианства – пятидесятники).

На что следует обратить особое внимание: христианство и мусульманство выделятся «в своих лагерях». Первые будут преобладать в относительно уменьшившемся «золотом миллиарде», а вторые — в среде бедной части мирового населения. Практически несомненно произойдет поляризация. По мнению Ф. Дженкинса, в 2050 г. 20 из 25 крупнейших государств мира будут либо преимущественно христианскими, либо мусульманскими.

Относительно незаметно вызревает новый приход фундаментализма и экстремизма, в том числе и христианского. Ислам не будет единственным представителем религиозного экстремизма. Новые идеологи христианских ценностей указывают, что «невозможно отказать христианам в праве движения в сторону религиозного экстремизма, как это сделали или делают мусульмане, индуисты, иудеи и даже буддисты, пересмотревшие свои традиции в пользу растущей религиозной нетерпимости… Проблемы, ныне осаждающие мусульманский мир – стремление к теократии как средству политического господства, подавление меньшинств и преследование за отход от традиционно господствующей веры будут разделять и трансформировать будущий христианский мир так же, как это происходит сейчас в странах ислама» ^*.