Единственная высота

И вот теперь Тимонин и Матвей Анатольевич в четыре руки разносили Воронцова. Известное дело, «когда трава выросла, все говорят, что слышали, как она росла». Оказывается, и предпосылки к эксперименту были абсурдными, и поставлен он был из рук вон плохо, и раз уж ничего не получилось сначала, зачем было доводить опыты до конца? Не лучше ли было сэкономить животных и время, заняться другим делом. В общем, Воронцов оказался виноватым по всем статьям.

Дагиров не выдержал и вышел из своего укрытия. Увидев его, все встали, но он предупреждающе поднял руку — не надо, мол, садитесь.

— Вы разрешите мне пару слов? — сказал он, обращаясь к председательствующему Матвею Анатольевичу.

— Ну конечно! — ответил тот, сдерживая улыбку.

— Спасибо, — серьезно сказал Дагиров и прошелся взад-вперед по краю сцены. — Так вот. Я невольно стал свидетелем проходящего здесь разбора. Вы очень детально разобрали, почему у Андрея… э… э… в общем, у товарища Воронцова не получились девятнадцать опытов из двадцати. Теперь понятно, что не могли они завершиться успехом — все, все говорит против: высказывания авторитетов, наш прошлый опыт и прочее, и прочее. Но позвольте, уважаемые коллеги, один-то опыт все-таки увенчался удачей. Получилось! Что из того, что он один? Это же впервые! И поверьте, этот один необычный стоит сотни серых, однозначных, благополучных. Биология — не математика, и девятнадцать не всегда больше единицы. Я не услышал, чтобы здесь кто-нибудь, в том числе и сам товарищ Воронцов, хоть бы заикнулся: а почему, черт побери, все-таки получился один эксперимент? А? Вот так небрежно мы проходим мимо нового, привыкаем к рутине и потом удивляемся, когда наши идеи доводят до ума другие. Есть, знаете ли, специалисты, умеют въехать в рай на чужом коне.

Он подошел к краю сцены, легко сбежал по трем ступенькам вниз и направился к выходу. Уже в дверях его настиг чей-то вопрос:

— Борис Васильевич! Ну а ваше мнение: почему этот единственный опыт удался?

— А я свое мнение оставлю при себе. Есть экспериментатор, есть проблемная комиссия — думайте.

В коридоре Дагирова догнал Тимонин, но поговорить им не удалось: подошел Коньков. Вообще не отличавшийся живостью характера, он был хмур больше обычного, и Дагиров это заметил.

— Что случилось? — участливо спросил он. — Что-нибудь дома?

— Нет. Дома порядок. А вот здесь… Рахимов опять поступил.

— Ну! — Дагиров заинтересовался. — Тот самый Рахимов?

Коньков с досадой махнул рукой.

— Так тогда старались. Впервые врожденно тонкую, похожую на сосульку, кость сделали толстой, и вот… Приехал домой, стал бороться с братишкой, а братишка — лоб, только демобилизовался из воздушно-десантных войск. Учат их там всяким приемчикам, а они, дураки, и рады. Ну и кракнула рука у нашего Рахимова. Два года лечения псу под хвост. Да еще если б сразу к нам, так ведь застеснялся — что, мол, скажут. Рука два месяца пробыла в гипсе, концы обломков уже закруглились… Вот иду оперировать, а еще не решил окончательно, что буду делать.

— Да, — сказал Дагиров, — тут так с ходу не решишь. Надо подумать. — И загорелся новой мыслью. — Послушай, Александр Григорьевич, я пойду тебе помогу. Это очень интересно!

Тимонин было запротестовал: много накопилось дел и, кроме того, есть секретный разговор. Но Дагиров отмахнулся: что может быть важнее больного?

Коньков тоже не обрадовался предложению: шеф совершенно не умеет ассистировать, начнет командовать, подсказывать, будет всем недоволен и к концу операции измучает всех, а еще больше самого себя. Но сказать об этом нельзя.

В этот день Тимонин так и не дождался директора. На следующий приехала иностранная делегация, и Дагиров был занят с нею. Потом привезли сразу несколько пострадавших в тяжелой автомобильной катастрофе. Дела наслаивались друг на друга, острота впечатлений сглаживалась, Тимонин уже и сам не был уверен в серьезности слов Шевчука. А вдруг тот нарочно пустил утку о скором приезде комиссии? Пусть-де там, в Крутоярске, побегают, попереживают. Так хотелось думать еще и потому, что он не знал, как ответить на неизбежный вопрос Дагирова: а с чего это вдруг встречался Тимонин с Шевчуком?

Разговор был отложен до понедельника.

Комиссия приехала в самое неудобное время: в пятницу после обеда. Люди собирались на рыбалку, на дачи, доставали из холодильников купленного еще в четверг утром мотыля, тревожились, не привяла ли выставленная на подоконники рассада — и на тебе! — бросай все, ройся в папках, готовь отчеты. Призрачным дымом повис в воздухе долгожданный субботний отдых.

Секретарша наметанным глазом сразу опознала в четырех вошедших — людей «оттуда». Откуда именно — неважно, но рангом повыше Крутоярска.

— Шевчук, — буркнул шествующий впереди всех толстяк с брезгливо-уверенным лицом. — Из Москвы. По заданию министерства. — И, не останавливаясь, прошел в кабинет Дагирова.

Следом за ним вошли остальные: двое мужчин и женщина.

— Борис Васильевич на операции, — сунулась было следом секретарша.

— Ну что ж, — деловым тоном сказал Шевчук, садясь за стол Дагирова и рассеянно перебирая на нем бумаги. — Пусть заканчивает. Пока что пригласите ученого секретаря, зама по науке, руководителей клинических отделов. Ну там еще…

Секретарша выскользнула. Она знала, кого нужно пригласить…

ВОРОНЦОВ

Воронцов с досадой резко щелкнул тумблером. Зеленый лучик на экране осциллографа раз за разом упрямо вздрагивал при продольно-боковой нагрузке. Значит, наклеенные на кость тензодатчики улавливали микроподвижность на стыке отломков. Придраться не к чему: последняя модель аппарата Дагирова выполнена безупречно. Его, Воронцова, конструкция не обеспечивает полной неподвижности кости во всех случаях. А дагировская гарантирует. Обидно, но факт. Бесстрастный луч осциллографа тянет при испытаниях ровную прямую линию без единого бугорка. Так что, товарищ Воронцов, уважаемый Андрей Николаевич, старший научный, кандидат наук и прочая, и прочая, сравнение не в вашу пользу.

Конечно, не будь дагировского, его аппарат был бы вполне приемлем. Но зачем изобретать велосипед с большим передним колесом, когда есть современная модель?

А Дагиров тоже хорош! Не мог сказать сразу. Нет, надо чтобы человек сам ткнулся носом в ошибку, потратил время. Тоже воспитатель… Хотя… поверил бы ему тогда Воронцов? Вряд ли… Год назад он был иным, более уверенным, не сомневающимся в исключительности своего изобретения. Хорошо, когда не сомневаешься… Наверное, со стороны это выглядело смешно — эдакий живчик с седыми волосами… Но не утратил ли он вместе с самоуверенностью и веру в себя? Не поддался ли гипнозу дагировского обаяния? Его не знающей сомнений напористости? Надо взглянуть на себя со стороны. Как на чужого…

Может быть, установить дуги во взаимно-перпендикулярных плоскостях так, чтобы силы распределялись в разных направлениях? Нет, сегодня он думать не в состоянии. Мысли приходят одни и те же — тупые и дребезжащие, как заигранная пластинка.

И все же… Его аппарат прекрасно создает и удерживает продольную нагрузку. Значит, он может иметь узкоцелевое назначение. Дагировский действительно универсален, отрицать нельзя, но он сложнее в установке и управлении. Следовательно…

Мысли были прерваны телефонным звонком.