Единственное число любви

Когда он положил трубку, я уже готова была растерзать его, но он резко отстранил меня, опустился на пол и, сильно стиснув мое тело руками, перевернул на живот. Он резко вошел в меня сзади, а через минуту невозможной боли я ощутила содрогания его плоти. Потом Кирилл вернул меня на кровать и вскоре, под легкими прикосновениями его пальцев, я стонала уже от собственного наслаждения…

А потом мы лежали рядом, и я, благодарно удивляясь тому, как много он уже знает про меня, про мое тело, все же ощутила: что-то было не так…

Повернувшись, я вгляделась в его лицо, и оно показалось мне далеким и отчужденным. Я испугалась.

— Что с тобой? — Я провела рукой по его густым темно-русым волосам, но Кирилл смотрел куда-то в угол комнаты. Прошло несколько долгих минут, прежде чем, сев на кровати и по-прежнему не глядя на меня, он выговорил:

— Ни при каких обстоятельствах я бы не стал… даже пытаться поработить тебя. Но, вступая со мной в борьбу, ты толкаешь меня именно к этому.

Резко поднявшись, я повернула к себе бесконечно дорогое лицо, но не прочла в его глазах ничего, кроме усталости. Слово «тоска» я побоялась произнести даже мысленно… Я, знавшая, что такое тоска.

— О какой борьбе ты говоришь?! Я помешала тебе говорить по телефону? Это было просто игрой, Кирилл! Я не могла и подумать, что это так неприятно тебе. И потом, ты, взрослый мужчина, должен понять, что не во всякий момент можно и нужно думать.

— Да, наверное… Но я уже говорил тебе, что все эти темные обморочные страсти — не для меня. — Знакомым жестом он приподнял левое плечо, и вся его фигура вдруг показалась мне настолько беззащитной, что к моим глазам подступили слезы.

— Какие темные страсти? — с трудом выговорила я. — Ты устал, Кирилл, и тебе мерещится неизвестно что. О чем ты вообще говоришь?

— Я говорю о свободе. О той свободе, которая необходима и мне, и тебе. Ни один из нас не может быть рабом другого. Как и рабом своих собственных страстей. — Он говорил, но я вслушивалась не в слова, а в интонацию, и она вновь наводила на мысль об усталости от чего-то, мне неизвестного. От прошлого, не оставившего его, несмотря на все мои старания…

— Давай все-таки отложим этот разговор до утра, — предложила я, но в ответ услышала:

— Утром я уезжаю.

— Уезжаешь? Куда? — Неприятный холодок зашевелился где-то глубоко внутри.

— Валерий, — я вспомнила, что так зовут режиссера, — наконец согласился, что Вологду надо переснять, и ему удалось получить на это деньги. И теперь я почти уверен: все будет так, как должно быть.

…А утром Кирилл варил кофе и одновременно собирал вещи в дорожную сумку. Я хотела помочь ему, но вскоре поняла, что это не нужно.

Попрощались мы наспех. Он даже приблизительно не знал, когда вернется.

Звонков из Вологды я ждала постоянно, непрерывно, но они были редкими и почему-то всегда заставали меня врасплох. И я не произносила своих давно приготовленных фраз, а только слушала голос Кирилла, который был живым, уверенным… Видимо, все шло так, как он хотел.

…В городе стояла жара. Проснувшись в первое воскресенье июня в залитой солнцем квартире, я вдруг ощутила вокруг себя совершенно невыносимую пустоту. Я заставила себя подняться с постели и стала заполнять ее хозяйственными хлопотами, но привычные мысли о возвращении Кирилла растворялись в душном воздухе, и легче не становилось. Тогда, решив дать им материальное подтверждение, я отправилась к нему.

Здесь все оставалось таким же, как в утро нашего прощания, и только пятно ржавчины под неплотно закрытым краном да скопившаяся пыль говорили о давнем отсутствии хозяина. Медленно обойдя квартиру, я села за письменный стол, за которым когда-то заполняла историю болезни, послужившую началом истории любви. Стол, как всегда, был завален бумагами с пометками Кирилла. В странной надежде найти среди них что-нибудь относящееся ко мне, подтверждающее мое присутствие в его жизни, я пересмотрела бумаги, но все они, как и следовало ожидать, касались только работы…

Я узнала, что картина, которую он снимает, называется «Единственное число любви», и это название… Оно показалось мне категоричным, даже жестоким. Пусть язык и не допускает множества «любовей», думала я, но ведь я, живая женщина, сейчас люблю Кирилла, а раньше любила мужа. Игорь — мое прошлое, от которого я, несмотря ни на что, не готова отречься… А название фильма подразумевало именно отречение.

Впрочем, вряд ли это название придумал Кирилл… Так или иначе, мои воспоминания плавно перетекли в мысли о его неизвестном прошлом.

…Дальнейшее было каким-то безумием. Моя ревность потребовала немедленного выхода, любого. Перерыв ящики письменного стола, я вскочила, едва не опрокинув стул, и заметалась по квартире. Не знаю, каким чудом мне удалось потом замести следы этого лихорадочного обыска, но Кирилл ничего не заметил…

Случившееся не делает мне чести, и я умолчу о нескольких открытиях, сделанных мною на пути к главному.

Пакет с ее фотографиями я нашла на верхней полке встроенного шкафа в прихожей. Самым ужасным было то, что я ее однажды видела. И она некоторое время занимала мои мысли.

Я уже знала, что Кирилл отличный фотограф. Он умеет улавливать самую суть так, что она сразу становится ясна любому зрячему. Но если всмотреться в фотографии повнимательнее, то увидишь и нечто большее — отношение фотографа к предмету съемки, которое часто оказывается совершенно неожиданным, парадоксальным. Великолепные темные розы могут в его исполнении вызывать отвращение, а вид огромной мусорной свалки — нежность… Когда я увидела это своими глазами, восторги по поводу его операторской работы перестали казаться мне преувеличенными.

…Сутью женщины на фотографиях были порочность и равнодушие ко всему на свете, кроме ее собаки, которая присутствовала на многих снимках. Обнаженная, женщина была даже более некрасива, чем я представляла себе после нашей единственной встречи.

Но Кирилл любил ее! Он любовался ею и обожал каждый изгиб ее худого тела — не понять это было невозможно.

Мое знакомство с нею — если это можно назвать знакомством — случилось в самые плохие для меня времена. Я еще искала для Игоря каких-то целителей и экстрасенсов, но уже понимала, что это ничего не изменит. Стояла ранняя весна, люди на улицах чему-то радовались, а моя жизнь стремительно неслась под откос.

В один из таких дней мне позвонила давняя подруга и тоном, не допускавшим возражений, сообщила, что сейчас ко мне приедет. Я еще могла как-то сохранять лицо в поликлинике — но не дома, где в любую минуту дня и ночи мог появиться пьяный Игорь. Отговорившись ремонтом в квартире, я предложила Татьяне встретиться в кафе, но она, минуту подумав, сказала, что сама знает одно интересное место. Отказаться я не смогла.

В мединституте я училась отлично, Татьяна — кое-как, но подруги ближе ее у меня никогда не было. Выйдя замуж за известного кардиолога, она вместе с ним переехала в Москву и теперь работала не по специальности, а устраивала какие-то выставки, часто ездила за границу… С чем-то подобным был связан и ее нынешний приезд.