Единственный крест

— И все-таки?

Сидорин на минуту задумался.

— Нет, не помню.

— А такие названия, как Кромы или Мценск, тебе что-нибудь говорят? — не сдавалась Лиза.

— Мценск — это Тургенев, там неподалеку его родовое гнездо находилось. Кромы? Смутное время России. У Мусоргского в «Борисе» есть сцена «Под Кромами». Что еще? Лесков, Гаршин.

— Потрясающие ассоциации. А самому там бывать не приходилось?

— В этой жизни — вряд ли. Почему ты спрашиваешь?

— Говоришь, альфа?

— Да, если б не твои родинки…

— И все?

Сидорин пожал плечами.

— Я даже во что была одета та девушка не помню. Городок? Он, кажется, на трассе стоял. Автобус там минут пять стоял. Вокзала не помню, впрочем, какой вокзал? — маленькая станция, больше на забегаловку похожа.

Он опять замолчал.

— Не густо.

— Согласен. Но, повторяю, какое это имеет значение?

— Для меня имеет. У меня ведь тоже похожее в жизни было. Я училась на первом курсе института. Папа мой родом из Орла, а в Кромах до сих пор его тетушка живет. Чудесный человек. Она заболела, на семейном совете было решено, что я навещу тетушку, а заодно побываю у других родственников — они жили на одной трассе, в соседних районах.

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно! Был октябрь, автобус — проходящий, мне повезло — оставались свободные места…

— День дождливый, ненастный.

— Не сбивай. Был поздний вечер, в салоне автобуса все спали. Тот парень тоже. Вот. Мы едем — полчаса, час. Дорога убаюкивает. Знаешь, я даже не заметила, как задремала. Помню, на какой-то остановке глаза открыла и вижу, что сплю на плече у незнакомца. Хотела извиниться, а он вроде бы как тоже спит. И уж очень мне…

— Говори.

— Сама не знаю, наверное, это называют покоем. Хорошо, думаю, что ехать еще долго. И не стала голову с его плеча убирать… Так мы с ним и ехали, пока водитель не объявил…

— Постой! — Резко перебил ее Сидорин. — Молчи, теперь скажу я. Шофер объявил: «Чернь. Стоим пять минут».

Лиза вздрогнула.

— Да, эта была Чернь. Районный центр на трассе.

— И это было… двенадцать лет назад?

Лиза не ответила сразу, долго смотрела ему в глаза и неожиданно тихо произнесла:

— А мне так хотелось, чтобы ты остановил меня тогда…

— Этого… не может… — только и смог произнести Сидорин.

Глава сороковая. О пользе чтения детских книг.

Еще один вечер в квартире Глазуновых, как всегда теплый и сердечный. Только Вадим заметно нервничал. К тому времени друзья Асинкрита и Лизы уже знали об их приключениях на даче Слонимского, как, впрочем, знали о той удивительной автобусной истории. Асинкрит позвонил родителям, и мама подтвердила ему, что двенадцать лет назад он действительно ехал из Орла домой. Все сходилось. А Лиза рассказала своему другу, о том, что встречал тогда ее двоюродный брат, и как долго еще вспоминался ей тот ночной автобус.

Сказать, что оба были потрясены мистичностью своей встречи — значит, не сказать ничего. Вот и пришлось Вадиму и Галине вновь объявлять сбор, дабы вернуть парочку к реальности. Несколько раз во время разговора Глазунов пытался «завести» Асинкрита, будто случайно время от времени цитируя кого-нибудь из столь нелюбимых Сидориным «интеллигентов». Однако тот только блаженно улыбался, своеобразно откликаясь на провокацию Вадима:

— Люблю тебя, Петра творенье, — говорил он, с блаженной улыбкой глядя на друга.

— В конце-то концов, вы понимаете насколько сейчас серьезный для Лизы момент?! — не выдержал Глазунов.

— Все будет хорошо, Вадик, — ласково ответила ему Толстикова, — у меня есть Асинкрит.

— Ах, у нее есть Асинкрит! — поднял глаза к небу сын Петра.

— Да, у нее есть я, — гордо повторил Сидорин. А потом добавил, обводя всех присутствующих благодарным взглядом:

— А еще все вы, наши друзья. Путь свел всех нас, и это не случайно.

— Какой путь? — переспросила тихо сидевшая в уголке Люба.

— Молодой человек выразился в символическо-мистическом смысле, — съязвил Глазунов. — Путь, видите ли — это Дорога, но не в обычном нашем представлении…

— Я поняла, — перебила Вадима Братищева. — В символизме и мистике слаба, но разбираюсь в людях. Мне тоже кажется, у нас хорошая команда и мы прорвемся.

— Но для этого надо что-то делать, дорогие мои.

— Так делаем мы, делаем, — возразил Глазунову Сидорин. — Сейчас просто не надо дергаться. Слишком много глаз смотрят за нами, причем, с самых разных сторон. Нам нужны уверенность, спокойствие и вера в то, что наше дело правое, а, значит, Господь нас не оставит. Попробовали дернуться — получили приключение под кроватью Бориса Аркадьевича. А Люба между тем спокойно делала свое дело и…

— Умеет же говорить, гад, — поднялась Галина и, подойдя к Сидорину, обняла его. — Милый Асинкрит, разве ты не видишь, что мой бестолковый…

— Какой?!

— Молчи, Вадим. Не перебивай! Мой бестолковый, наивный, но очень порядочный муж хочет тебе, Асик, добра. И тебе, Лиза тоже.

— Вижу.

— Ну и…

— Ну я и улыбаюсь и терплю его бестолковость и наивность.

А Толстикова тоже поднялась и подошла к Глазунову. Обняла его и чмокнула в лысину. Вадим даже зарделся.

— Вот еще, телячьи нежности. Бестолковый, сами-то какие?

— Такие же, Петра творенье, — улыбнулся Сидорин, — но вы не дослушали меня. Наше с Лизой спокойствие и безмятежность вы приняли за ничегонеделание. Так? Так, не спорьте! А мы молились и… думали. Понимаешь, Вадим, может, я повторюсь, не суетиться — это отнюдь не бездействовать. Все, умолкаю. Пусть говорит Люба. Ей есть, что нам рассказать.

— Несколько дней я пыталась вызвать Рыбкина на разговор. И вдруг, представьте себе, он звонит мне сам. Обычный его стиль — это «голубушка», «дорогая моя», «лапочка», а тут — ни одного лишнего слова, в голосе страх, явный, нескрываемый страх. И рассказывает он мне, о том, как собрался уже было на прием к губернатору, как раздается телефонный звонок. Незнакомый человек, не представляясь, объявляет ему, что на приеме его убьют. Трубку тотчас положили, но Святославу Алексеевичу сразу пришел на ум его разговор с неким Георгием Львовским.

— Неким, — хмыкнул Глазунов.

— Вот именно, — не стала спорить Братищева. — Рыбкина всегда отличал необыкновенный практицизм. А уж когда ему обещают такое… Разумеется, на губернаторский прием Рыбкин не пошел, зато клятвенно пообещал, что если вдруг моим друзьям потребуется его помощь, он всегда готов помочь.

— «Он всегда готов помочь» — это здорово, но что мы с этого имеем? — спросил Вадим.

— Очень многое, — ответила Лююба. — Понимаешь, Вадим, вокруг Львовского всегда был вакуум, который крепче кирпичной стены. И вот, похоже, в этот вакуум хлынул поток воздуха. Спасибо за это Рыбкину, хотя был ли у него другой выход? Святослав Алексеевич понял, что без помощи извне ему не обойтись.