Единственный...

В Касторию мы приехали утром, но сразу направились в больницу. Мой телефон сел почти сразу, как мы выехали из Афин, поэтому маме звонил Ксенон.

Казалось, что у мамы уже должны были закончиться слезы, но она все еще плакала. Хтония вообще выглядела, словно неживая. Примерно так же себя ощутила и я, когда зашла в палату отца.

Он смотрел на меня, но даже не мог разговаривать. Лишь слабо шевелил губами.

Мир еще раз пошатнулся, но на этот раз сильнее и из глаз потекли слезы.

Сев на край кровати, я взяла папу за руку. Плакала, но неотрывно смотрела в его блеклые и уставшие глаза. Сердце разрывалось и мне казалось, что душа рвалась на клочки.

Я очень любила папу. Всегда тянулась к нему. Помнила, как он, не в состоянии найти нормальную работу из-за судимости, шел хоть куда-нибудь горбатиться, чтобы каждый мой день рождения подарить мне хорошую игрушку. Я видела, что ему было не по себе от того, что у моих подруг были хорошие куклы, а я их вовсе не имела и часто сидела в сторонке, так как не было чем играть.

В нашей семье не было денег, но было счастье. Папа даже во вред своему здоровью пытался дать мне все, что мог, а я мечтала, что вырасту и смогу помогать ему.

Но, в итоге, только довела его до больницы.

Вот так я отплатила ему за заботу. (236ad)

— Ты вернулась домой? — тихие и еле слышные слова, но я их прекрасно уловила.

Слезы все так же текли по щекам, но я улыбнулась и кивнула.

— Да, я вернулась.

Глава 20 Темнота

В груди едкое опустошение, смешанное со страхом и обреченностью. Я разговаривала с врачом и обнимала все еще рыдающую маму. Сама плакала и пыталась взять себя в руки, но потом опять срывалась.

Невозможно словами передать тот жуткий страх, который разрывает каждую частичку души от мыслей, что настолько близкого и такого дорогого человека может вот-вот не стать. Отрицаешь эти мысли, но врачи их лишь подтверждают. Мягко подготавливают к плохому.

Они говорили, что нужно ждать и наблюдать, но в совокупности с остальными их словами это означало опустить руки и свыкнуться с тем, что папы вот-вот не станет. Я была не в себе, но отчетливо помнила, как достала из рюкзачка визитку господина Агеластоса. Мой телефон все еще был разряжен, поэтому я попросила телефон у мамы. С него позвонила отцу Кириана.

— Да, — прошло несколько гудков и я услышала строгий голос.

— Помогите, пожалуйста… — судорожно прошептала.

— Что случилось? — сразу спросил мужчина.

Сделав несколько вдохов, я попыталась рассказать про ситуацию с отцом. Про то, что у него со здоровьем все совсем плохо и про то, что мой брат узнал, где папа мог получить лучшее лечение. Следовало лететь в Македонию, но уже там у Ксенона связей не было.

Лечение в Македонии для нас недоступно и сейчас я умоляла господина Агеластоса помочь с этим. По сути, я просила у него денег. Причем, очень много. В обычном случае, никогда бы не посмела этого сделать, но сейчас была на грани. Задыхалась отчаянием.

— Я решу этот вопрос, — сказал господин Агеластос. Коротко и без дополнительных вопросов.

В тот же день врачи сообщили нам о том, что страховка позволяет перенаправить моего папу в Македонию.

Ранее я сказала отцу Кириана, что мои родители, к сожалению, враждебно настроены к Агеластосам. Просто хотела предупредить его на случай, если у него возникнет разговор с моей матерью, но, в итоге, он решил проблему таким способом. Остался в тени.

Папу в Македонию отправили отдельно. В сопровождении врачей. Ксенон не смог покинуть Грецию и так же проблемы с документами были у Хтонии, поэтому в Македонию полетели только я и мама. Вещи собирали в спешке и рано утром следующего дня уже были в аэропорту.

В Македонии поселились в небольшом отеле, который находился на окраине Скопье, так как гостиницы рядом с больницей стоили слишком дорого.

Эти дни были сумбурными и наполненные страхом. В какие-то моменты мне казалось, что я попала в ад и в нем медленно горела.

Но все же я ни на мгновение не забывала о Кириане.

Оказалось, что я забыла зарядное устройство в Афинах и новое смогла купить только в Скопье. И то не в первый день, ведь не ориентировалась в городе и не знала куда пойти. Эта странна для меня была чужой и непонятной, а из-за того, что я почти все время проводила в больнице, пойти и осмотреться не могла.

Но я не считала это проблемой. Сейчас сосредотачивалась именно на папе и на том, чтобы поддержать маму. Понимала, что Кириан, наверное, сейчас зол на меня из-за внезапного исчезновения, но я ему все объясню. Позвоню и расскажу, что у меня случилось.

Насколько же сильно я сейчас нуждалась в Агеластосе. Невыносимо хотела, что бы он прилетел и обнял. Прижал к себе и дал ощутить тепло его тела. После этого стало бы легче.

В день, когда я наконец-то смогла зарядить телефон, я была вся на нервах. У меня даже руки дрожали и сердце билось учащенно. Как только экран загорелся, я увидела оповещения — среди них множество пропущенных от Агеластоса. Их было около сотни и, почувствовав, как ладонь дрогнула, я сразу же нажала на его номер.

Вот только, Кириан не ответил на звонок.

Зная, что уже следовало выезжать в больницу, я решила хотя бы написать ему сообщение. Прикусив губу, подошла к окну и нажала на исходящие.

«Привет. Извини, что так внезапно пропала. Перезвони мне, когда сможешь. Я очень сильно хочу поговорить с тобой».

Я отправила сообщение и тут же услышала вопрос:

— Кому ты пишешь?

Я вздрогнула и обернулась. Увидела позади себя маму. Бледную и уставшую. В последние дни она почти не спала и была сама не своя. Ранее я вообще ее никогда такой не видела и, смотря на то, как она изводила себя переживаниями о папе, предполагала, что она все еще его любила, хоть и они уже давно развелись. Порой мне даже казалось, что в эти дни маме было куда хуже, чем папе и умирал не он, а она.

— Ему? Кириану Агеластосу? — спросила она, поджав губы. Глаза у мамы опять были красными. Она вновь плакала.

Я сделала глубокий вдох и до боли прикусила кончик языка. Ощущала насколько это острая тема. Ее не следовало сейчас затрагивать.

— Мам, давай поговорим об этом позже, — я качнула головой и взяла свой рюкзачок. До больницы добираться долго, поэтому следовало выезжать уже сейчас.

Но мама не дала мне пройти к двери. Преградила путь.

— Нет, Чара, ответь. Ты писала ему?

— Мам…

— Ответь!

Я вздрогнула от того, насколько громко было произнесено это слово и по глазам мамы видела, что она не отступится, а мне уже надоело врать.

— Да. Ему.

Щеку обожгло от пощечины. Ее звук оглушил, а боль показалась самой сильной, которую я когда-либо испытывала. Даже после аварии было не так больно. Наверное, потому, что сейчас меня ударила мама.

— Чара, как ты можешь? — в ее глазах появились слезы, а от того, как на меня смотрела мама, казалось, моя собственная душа разрывалась в клочья. — Твой папа в больнице. Он в таком состоянии потому, что волновался за тебя. Здоровье у него начало ухудшаться прошлой зимой. Насколько же сильно у него болело сердце за тебя. А теперь он может умереть, но ты все равно переписываешься с Агеластосом.