Эффект Лазаря

– Он наверху? – спрашиваю шепотом.

– Я его похоронил, – сообщает Костя.

У меня подкашиваются ноги, и, благо стою возле дивана, опускаюсь на него. Вот все и свершилось без моего участия.

6

Потянулась к выключателю.

– Света нет, – предупредил Костя и достал свечку, влепленную в стеклянную банку из-под томатной пасты. – В поселке есть, а здесь отрубили. Выкуривают потихоньку. Кому-то наш закут приглянулся.

Даже при таком освещении было хорошо заметно, как Костя постарел, подурнел, полысел. Когда-то он казался мне очень красивым. Но внешние перемены меня не смутили, более того, он показался милее, роднее и доступнее.

Он словно прочел мои мысли.

– А ты, мне кажется, похорошела.

Видимо, он пил не один, потому что на столе стояли еще два стакана. Я развязала рюкзак, вынула жалкие съестные припасы, открыла ящик буфета. Консервный нож лежал на том самом месте, где и много лет назад. Открыла банку сайры, вывалила в тарелку, батон наломала кусками. Костя тем временем достал рюмку и разлил остатки водки.

– Ну, давай, не чокаясь.

– Царство ему небесное, – сказала я, выпила водку и закусила сайрой. – А ты, случаем, не пьешь? – Я подозрительно его рассматривала. Под глазами мешки, лицо мятое, щеки совсем ввалились. – Говори честно.

– Ты хочешь знать, не алкоголик ли я?

– Не обязательно алкоголик, может быть, просто… пьяница.

– Нет. Не пьяница.

– Не врешь? А из-за чего вы с Сусанкой разошлись?

– Вот почему ты приехала. Она тебе позвонила.

– А ты думал, проходила мимо и зашла?

– Ничего я не думал.

– Почему Сусанке не сообщил, что дядя Коля умер?

– Некогда было ее разыскивать.

– Ну и обо мне ты, конечно, не вспомнил…

Хотя почему Костя должен был обо мне вспоминать? Я-то о дяде Коле сколько лет не вспоминала?

Дядя Коля умер тридцатого апреля. Из соседнего большого поселка приехал врач, который и раньше его навещал. Выдал справку о смерти, посоветовал искать машину и везти покойника в город, в морг. Время было позднее, все равно Костя не успевал ничего оформить. А еще дядя Коля хотел, чтобы его похоронили здесь, на маленьком кладбище, под соснами.

Костя пошел к сторожу, который смотрел за кладбищем, обещал после праздников привезти деньги и свидетельство о смерти. Оставалась проблема с гробом. В поселке был хороший плотник, но он уехал в город на свадьбу. Был и другой, сказали – «на все руки», но гробы ему не приходилось сколачивать.

Первого мая Костя поехал в Выборг, но похоронные конторы были закрыты. В поселках – гульба. В конце концов кладбищенский сторож сам уговорил мастера, который «на все руки». Тот обещал управиться к следующему дню. Оба были изрядно пьяненькие. Костя отца сам обмыл, одел, и второго мая отправился за гробом. Мастер был пьян в стельку, хотя что-то уже начал строгать и прибивать. Сегодня утром, то есть третьего мая, он пожаловался Косте слабым голосом: «Если я счас не приму, сам коньки откину». Когда Костя увидел гроб, он чуть не спятил. Это был тот самый длинный ящик-пенал, о который я споткнулась у крыльца. Мастер меж тем принял на грудь, размяк и извиняющимся голосом попросил: «Ну, не серчай, я вообще-то не плотник, я – слесарь».

Выхода не было, Костя погрузил ящик на тележку, привязал. Вез, волок, тащил на своем горбу. Только дома он понял, что гроб не закрывается. Пошел в отцовскую столярку искать гвозди, и здесь наткнулся на всамделишный гроб, сосновый, не покупной, сработанный дядей Колей для себя.

Сторожа Костя не нашел, поэтому сам выбрал место на окраине кладбища и стал копать яму. Думал, будет легко, ведь почва песчаная, но ничего подобного, вся она была пронизана и заплетена корнями сосен, так что пришлось идти за топором и вырубать их. Ладони у Кости были содраны до мяса. Отнести гроб и опустить его в могилу помогли дед и его немолодой сын из поселка, давно знавшие дядю Колю, а помянуть как следует не дала жена сына, прибежала и уволокла обоих.

– А что, Сонулька, не сходить ли нам еще за бутылкой? Как считаешь? – спросил Костя.

У меня екнуло сердце. Никто, кроме Кости, не называл меня Сонулькой. Соня-засоня – звали, ненавистной Софой – софой – звали, крестница Шурка – Соништой, а Сонулькой – он один. Это было детское забытое имя.

– «Тарзанку» помнишь?

– Какую «тарзанку»?

– С которой ты свалился и конечность сломал?

– Над оврагом-то? Помню. Так что насчет бутылки?

– А ведь ты в рюмку не плюешь?! Верно? – Он не сразу понял, о чем я, тоже не слыхал такого выражения. – Ладно, – говорю, – а где ты ночью возьмешь бутылку?

– Мы же не в открытом море.

На улице стемнело. Дорога была светлее неба, мы шли по ней, как по Млечному Пути, спотыкались и потешались над собой. Но вот показались дачи и странный дом.

– Частный магазин, азербы держат, – пояснил Костя. – Его называют – «Воронья слободка». Здесь торгуют, товары хранят, живут, корову держат, птицу.

Складывалось впечатление, что обычный двухэтажный дом с гаражом внизу упрямо и обильно облепляли со всех сторон клетями, сараями и верандами, так что в результате получился крутой сюр. С одной стороны стоял столик под зонтиком для выпивох, у стены были свалены ящики, с другой – фургон, тазы, корыта и какая-то бытовая утварь. Надрывалась цепная собака и орал ребенок. Тускло светилась обширная веранда на втором этаже, а на окружавшем ее балкончике реяло стираное тряпье. В полутьме это походило на театр. Театр абсурда.

Внизу скрипнула дверь, и показался страшный мужик, похожий на лешего, но трезвый и деловой. Протянул бутылку.

Печка в дяди Колином доме не топилась со дня его смерти, но после водки мне стало тепло.

– В эти последние дни мы с ним много говорили, – сказал Костя. – Наверное, больше, чем за все последние годы. И знаешь, он о тебе спрашивал.

– А что хотел узнать?

– Что-нибудь… Как живешь…

– И что ты ему сказал?

– Сказал, что замужем, а есть ли дети, не знаю.

– Господи, Костя, ты же знаешь, что я давно не замужем! И детей у меня нет!

– Пардон. Хотя думаю, ему приятнее было услышать, что все у тебя, как у всех.

– А про Лильку не спрашивал?

– Не спрашивал. Ты видишься с ней?

– Вижусь. Особенно часто после смерти тетки Вали. Лилькина дочка, Шурка, моя крестница.

– Это же Валентина тебя устроила на работу в Лениздат?

– Первый раз слышу. С чего ты взял?

– Томик говорила.

Томик – домашнее имя моей матери, я и сейчас ее так называю в добрые минуты, когда вспоминаю прошлое, хорошее. А с теткой Валей прохладные отношения на всю жизнь у меня сложились после глупой детской истории, которая случилась, к слову сказать, здесь, на даче.