Эффект отражения

Не понимая, что происходит, Кранц заглянул в другую комнату, зажег свет и даже проверил под столом. Диван, где он очнулся в прошлый раз, и полки книжные — все на месте, а кошек нет.

— Эй! — снова позвала старуха.

— Иду, — Павел быстро заскочил на кухню. — Бабуль, где все твои кошки?

— Ась? — старуха мешала на плите щи, пропитавшие кухню дурманящим ароматом. И как бы ни был вымотан Павел, его рот сам наполнился слюной.

— Садись, нехристь, — бабка взяла половник.

— Так куда ты дела кошек? — пересиливая себя, снова спросил Павел.

— А у меня были кошки? — замявшись, уточнила бабка.

— И внучка, — подсказал Кранц, думая о том, что старость, должно быть, ужасная штука. Она, словно сон, ты просыпаешься и знаешь, что что-то было, но не можешь вспомнить, что именно. Наверное, склероз ощущается именно так… А, быть может, это все же он сам сошел с ума?

— Ах кошки, сообразила бабка. — Соседи эти, уууу, — она погрозила кулаком потолку. — Ненавижу малявы! Приехали службы и всех забрали, кошечек моих. А квартиру дрянью всю забрызгали, дышать нечем!

Ах, вот оно что, — с облегчением подумал Павел. — Кто-то из соседей не выдержал запаха и вызвал кого следует. Ну и хорошо, что все так обычно, а то мочи нет терпеть все это безумие!

Он уселся за стол и с радостью принялся за еду. Бабка, покосившись на него, вышла куда-то. От этого настроение у Кранца еще улучшилось, хозяйка дома все же угнетала, пугала его. Тронутый годами разум казался чужим и неприятным.

Наевшись, Павел внезапно ощутил, что вот-вот упадет со стула от усталости. В дальней комнате приглушенно зашипело, заиграла музыка.

До сих пор слушает пластинки, — подумал Павел, с трудом поднимаясь и перебираясь на хорошо знакомый протертый диван. Повалившись на него, он уснул, так и не сняв ботинок.

Площадь, окруженная двухэтажными домами из пористых известняковых блоков, лестница вниз по пологому склону; желтые, разогретые солнцем ступени. Кадушки с яркими цветами, пронзительное голубое небо. И никого.

Окна, крылечки, низкорослые деревца в больших бочках, ветвистые плети винограда и вьюнов, закрывшие крыши.

В полной, звенящей тишине надо головой, низко-низко проплывает брюхо огромного авиалайнера. Павел провожает его взглядом, пока рукотворная сверкающая птица не скрывается за домами по левую руку. В душе рождается щемящее, неприятное чувство, предчувствие какой-то незнакомой беды. Тело само собой напрягается в ожидании и внезапно до слуха долетает натяжный, тяжелый гул. В небо поднимается огненный, рыжий столб, разворачивается облаком черного, густого дыма.

Мимо бегут люди, что-то кричат и машут руками, и Павел устремляется вместе с ними, толкается, вытягивая шею, пытаясь увидеть место трагедии, но по прежнему ничего не видит. Все скрыто за домами, и пустые окна ловят солнечный свет, стреляют им в мостовую, трепещут зайчиками на камнях.

Быстрее, еще быстрее бежит Павел, сворачивает на узкую улочку, перепрыгивает через каменный заборчик, распахивает скрипучую калитку с другой стороны двора, где в тени фигового дерева стоит красный пластиковый стол и низкие четырехногие табуретки.

Это уже совсем другая улица. Снова пустая, и только один единственный человек, пошатываясь, бредет куда-то. Он весь черный, обуглившиеся куски одежды висят на нем лохмотьями, волосы все сгорели и из-под сажи и копоти, покрывшей кожу, проступают кровоточащие ожоги.

Павел думает, что нужно помочь этому несчастному, но странный страх, замешанный на отвращении, не дает ему приблизиться к этому живому трупу. И вот он уже ищет повод, чтобы отвернуться и уйти. Такие серьезные ожоги смертельны, — говорит Павлу разум. — Тут даже хорошие врачи не помогу, а что сделаешь ты? Догонишь его и что? Бедняге невозможно помочь, его не спасти и он идет лишь потому, что шок еще не отпустил. Но пройдет еще пару минут и он умрет — сердце не выдержит навалившейся боли.

К черту все доводы!

Павел сплевывает на асфальт и бежит, пытаясь догнать обгоревшего, не понимая толком, зачем он это делает. А вокруг никого нет. Их двое.

Вроде раненый бредет едва-едва переставляя ноги, но он по-прежнему далеко и Павел задыхается, рвется вперед через вязкий, словно варенье, воздух.

— Стой! — кричит он. — Стой! Я тебе помогу!

Мостовая сотрясается, словно бы земля встает на дыбы, и Павел падает, катится вниз по наклонной, обдирая руки о камни, чувствуя щекой их горячее, напитанное солнцем дыхание.

Вскакивает и оказывается прямо за спиной обожженного человека, который медленно начинает поворачиваться на крик.

Павел зажмуривается, не желая видеть лицо несчастного, но словно бы у него нет век, кажется, юноша смотрит через мутноватое стекло. Чудовищное лицо с пустыми, выгоревшими глазницами надвигается на него и Павел, словно во сне, протягивает руки, пытаясь оттолкнуть чудовище.

Но руки его живут своей собственной жизнью, они сделаны из камня и их холоднее касание приносит обожженному облегчение. Павел слышит утомленный вдох, и берет ладони несчастного в свои, сжимает их крепко-крепко, чувствуя, как прожигают его каменную оболочку языки огня. Неимоверный, испепеляющий жар охватывает его тело, и он корчится вместе с обгорелым трупом, но рук разжать уже не может.

Температура сожгла мое тело, — шепчет ему на ухо кто-то. — Я должен умереть…

Двойника нужно догнать и взять за руки, — припомнил Кранц слова Гордена. Он проснулся и лежал неподвижно с закрытыми глазами, ощущая жар во всем теле. Даже ладони и подошвы ног горели, будто их только что растерли «Звездочкой». Признаться, новый ночной кошмар пуще предыдущего вымотал Павла. Никаких сил не осталось, ей Богу! Если это и был его, Павла, двойник, то скорее он отдал этому умирающему часть своей силы, а не наоборот.

В ванной падала вода, и этот звонкий звук неприятно бил в висок. Павел открыл один глаз и посмотрел на часы на стене, они показывали без четверти час. День был хмурым.

Пересилив себя, Павел встал и подошел к окну, с опаской отодвинул засаленную штору. Обычный двор, припаркованные машины, детская площадка, песочница с брошенной лопаткой. Идущие вдоль тротуара одинокие люди. Накрапывает дождь. Ну когда же уже прекратится это безобразие?! Когда наступит настоящая весна, и на душе полегчает?! Когда, наконец, выглянет солнце!