Эффект тентаклей

— Не будем зря тратить слов, — молвила я. — Тот, кто тебя перенес — тот, кто измыслил весь этот план, — отлично знает, что не довольно совершить что-либо в одной лишь Нити. Оттого-то ты и готовился. Учился произносить мое имя. Смотрел на картины и примечал, какого там цвета ткани.

— Бесполезно было бы это отрицать, — ответил он, кивая точеным подбородком.

— В это самое мгновение я во многих других Нитях иду с тобой по той же улице и веду ту же беседу.

— Да, насколько я понимаю.

— Верно ты понимаешь, и для меня не великий труд просновать в те Нити — или снайхе, как называем мы их на моей родине — дабы встретить тебя там и вновь насладиться твоим приятным обществом.

— Я желал бы этого всей душой, — ответил он. — Есть ли здесь и другие, с кем я мог бы работать?

— Не наглей, любезный. Давай прежде посмотрим, можешь ли ты быть полезен мне, а дальше я решу, захочу ли тобой делиться.

— Коли ты будешь моей союзницей, это вполне возможно. Подумай, что я могу тебе предложить.

— Подумаю, — заверила я. — Уже думаю. А покамест, коли у тебя есть толковая ведьма, скажи ей, пусть на другой раз перенесет тебя во вчерашний день.

— А что?

— Сегодня понедельник. Явись ты вчера, все были бы на воскресной службе. Не то что я против видеть тебя голым в моей каморке при всяком твоем посещении, но тебе же проще, коли это будет происходить без лишнего шума.

— Ты готова пропустить службу, чтобы меня встретить?

— Если заплатишь за меня штраф за непосещение церкви в воскресный день, — сказала я и, поскольку он вроде бы задумался, продолжила: — Нет, дорогой, не могу. Мне нельзя уклоняться от религиозного долга, и без того подозрительно, чего это я, ирландка, поделываю здесь, в то время как Ирландия с оружием в руках поднялась против англичан. Но ты ни к одному приходу не приписан, так что тебя на службе никто не хватится. Явись в воскресенье. Где лежат рубахи и подштанники, ты уже знаешь, так что оденься и жди меня.

Мы шли по Кинг-стрит к Уайтхолльской пристани, где я рассчитывала взять лодку. Отлив уже закончился, так что лодки шли на восток без всякого труда. Я замедлила шаг и огляделась.

И тут кто-то сильно толкнул меня сзади.

Я покачнулась, мой башмак зацепился за прореху в нижней юбке, и я рухнула на колени. Тристан куда проворнее, нежели я ждала, подхватил меня и поднял на ноги. Но при этом он оттолкнул грубияна, из-за которого я чуть не растянулась посреди улицы. К тому времени как я пришла в себя, грубиян уже развернулся к Тристану, и я узнала в нем давешнего говнюка.

Щеголь этот, почти такой же худосочный, как сэр Эдвард, тут же отступает на шаг, берется за рукоять шпаги и вытаскивает ее из ножен примерно на два пальца. Люди, идущие к пристани и с пристани, огибают его чуть подальше, но в остальном продолжают спешить по своим делам.

— Мерзавец! — гневно восклицает щеголь. — Как ты посмел так грубо ко мне прикоснуться?

Тристан замирает.

— Доброго вам дня, милорд, прошу извинить мою неловкость.

— Как скоро вы объяснитесь, возможно, извиню.

Тристан моргает, затем говорит:

— Дама, которую вы чуть не сбили с ног, моя сестра. Коли изволите, я предпочел бы разойтись миром.

Щеголь изумленно смотрит на Тристана и хохочет ему в лицо.

— Что, обычная потаскуха? Уличная девка? Вы подло лжете, никакая она вам не сестра. Это она должна принести извинения, что попалась мне на пути. — Он поворачивается ко мне и требует: — Проси извинения!

— Она ни в чем перед вами не провинилась, — очень спокойно говорит Тристан.

— Не надо, Тристан, — молвлю я с лучшим моим лондонским выговором, что Тристан удивленно отмечает. Ему хватает ума понять, что я делаю это не без причины. — Молю меня извинить, милорд, — говорю я щеголю. — Я не услышала ваших шагов.

Тристан молчит, но на лице его отражается досада, и говнюк, приметив это, выдвигает шпагу чуть дальше.

— Задевает ли вас мое обхождение с этой шлюхой? — вопрошает он.

— Ничуть, — говорю я.

— Молчи, потаскуха. Ответьте мне сами, сэр, признайте, что эта девка передо мной виновата, и вы тоже, уже тем, что вздумали за нее вступиться. Скажите это все и попросите извинений.

Теперь я узнаю говнюка — он ходил в «Тиршит» к моей товарке Мораг из Каледонии. Ох уж и натерпелась она от этого злого урода. Не извинений он хочет от Тристана, а поединка.

Тристан внешне спокоен, но я чувствую, что он готов сблевать от ярости.

— Дабы сохранить мир во имя ее величества, я приношу мои самые искренние извинения, — говорит он, чем, разумеется, лишь распаляет гнев щеголя.

— Коли вы приносите извинения по этой причине, я их не принимаю, — говорит он. — Я требую, чтобы вы признали себя виновным в оскорблении дворянина. А теперь еще и в дерзости. — Он полностью вытаскивает шпагу из ножен. — Желаете отведать стали? Быть может, тогда вы припомните свои манеры?

— Я безоружен, — отвечает Тристан все еще спокойно.

— И что с того? — глумится дворянин.

— Станете ли вы нападать на безоружного?

Тот снова хохочет.

— Тем легче на него напасть, не так ли?

Вокруг народ все так же спешит, но несколько лодок уже отошли. Я хочу переправиться, покуда прилив нам благоприятствует, и уж точно не хочу, чтобы мы застряли здесь.