Эффи Брист

Эффи засмеялась.

– Пусть будет так. Но кто нам подыщет в Берлине квартиру? Не могу же я отправить на поиски кузена Бриста. Или тетушек. О, для них будет хороша любая квартира.

– Да, это проблема. Этого, конечно, за нас не может сделать никто. Думаю, ты займешься этим сама.

– А когда мне лучше поехать?

– Что-нибудь в середине марта.

– Что ты! Это слишком поздно. К этому времени все разъезжаются. А хорошие квартиры никогда не пустуют.

– Ты, пожалуй, права. Но я ведь только вчера вернулся домой, не могу же я сказать: «Отправляйся завтра». Это выглядело бы не очень красиво, да и меня не устраивает. Ведь я так рад, что снова вижу тебя.

– Ну, конечно, – сказала она, с шумом ставя на поднос кофейный сервиз, чтобы скрыть возрастающее смущение, – не сегодня и не завтра, но во всяком случае в ближайшие дни. Как только я найду что-нибудь подходящее, я сейчас же вернусь домой. И еще одно – Розви-та и Анни поедут со мной. А лучше всего, если бы с нами поехал и ты. Но я понимаю, это невозможная вещь. Однако наша разлука будет недолгой. Я примерно представляю, где можно найти подходящую квартиру...

– Где же?

– Пусть это будет моей тайной. Я тоже хочу иметь свою тайну. Мне хочется сделать тебе приятный сюрприз.

В этот момент Фридрих принес почту. В основном это были дела по службе и газеты.

– Тут, между прочим, письмо и для тебя, – сказал Инштеттен. – Если не ошибаюсь, почерк мамы.

Эффи взяла письмо.

– Да, от мамы. Но штемпель не Фризакский. Взгляни, здесь ясно написано: «Берлин».

– Правильно. Почему это так удивляет тебя? Очевидно, мама в Берлине и пишет своей любимице из какого-нибудь отеля.

– Ты, наверное, прав, но я почему-то боюсь. Мне даже не помогает любимое изречение Гульды Нимейер: «Лучше чего-то бояться, чем напрасно надеяться». Как ты находишь его?

– Странное изречение для пасторской дочки. Ну, читай же письмо. Вот тебе нож для бумаги.

Эффи вскрыла конверт и стала читать:

«Милая Эффи. Пишу из Берлина, где я нахожусь со вчерашнего дня. Приехала на консультацию к Швейггеру [86] . Когда я пришла на прием, он вдруг принялся меня поздравлять. С чем? Я даже не могла догадаться. Оказывается, директор департамента Вюллерсдорф рассказал ему, что Инштеттена переводят в Берлин, в министерство. Конечно, мне было немного досадно, что такие вещи узнаешь от третьих лиц. Но я так рада за вас, так преисполнена гордости, что, кажется, собираюсь простить. Впрочем, я всегда понимала (даже еще тогда, когда Инштеттен служил в Ратеноверском полку), что он далеко пойдет. Для тебя это тоже неплохо. Теперь вам придется подыскивать в Берлине квартиру, обстановку тоже надо бы сменить. Если тебе будет нужна моя помощь, приезжай поскорей. Здесь я, наверное, пробуду дней восемь, я прохожу курс лечения. Может быть, придется задержаться подольше, Швейггер высказывается на этот счет как-то туманно. Я сняла квартиру в пансионе на Шадовштрассе, и рядом со мной есть свободные комнаты. О том, что у меня с глазами, расскажу тебе при встрече. Сейчас меня занимает исключительно ваше будущее. Брист будет тоже бесконечно доволен. Обычно он делает вид, что это его не касается, а на самом деле интересуется этим гораздо больше, чем я. Передай привет Инштеттену. Целую Аннхен, ее ты, наверное, возьмешь с собой... Как всегда, нежно любящая тебя мама

note 86

Швейггер К. (1830 - 1905) - директор университетской глазной клиники.

Луиза фон Б.»

Эффи положила письмо, ничего не сказав. Ей было ясно, что теперь делать, но заговорить об этом первой она не хотела. Пусть начнет Инштеттен, а она как бы нехотя согласится.

Инштеттен и в самом деле пришел ей на помощь.

– Как, и это тебя ничуть не волнует?

– Как тебе сказать, в каждом деле есть своя обратная сторона. Меня, конечно, радует, что я увижу маму и притом всего через несколько дней. Но тут есть несколько «но».

– А именно?

– Мама, как ты знаешь, весьма решительная женщина и приучила нас считаться только с ее собственной волей. Папа ей во всем уступает. А мне хочется иметь квартиру по своему собственному вкусу и такую мебель, какая нравится мне.

Инштеттен засмеялся.

– И это все?

– По-моему, этого вполне достаточно. Однако это не все. – И тут, собрав все свои силы, она посмотрела ему прямо в глаза и сказала: – И еще – мне не хочется сейчас расставаться с тобой.

– Плутовка! Ты так говоришь, потому что знаешь мое слабое место. Но все мы тщеславны, и мне приятно этому верить. А раз приятно верить, надо показать себя героем, способным на акт самоотречения. Ну что ж, поезжай, когда сочтешь это нужным и когда тебе подскажет сердце.

– Не говори так, Геерт. А что значит: «Когда тебе подскажет сердце»? Этим ты как бы насильно заставляешь меня быть нежной с тобой, и мне, очевидно, нужно кокетливо ответить: «Ах, Геерт, в таком случае я никогда не уеду», – или что-нибудь в этом роде.

Инштеттен погрозил ей пальцем.

– Ну и тонкая ты женщина, Эффи. А я-то думал, ты еще ребенок, но теперь вижу, ты не отстаешь от других. Ну, хорошо, оставим это. Как говорит твой папа, «это темный лес». Скажи лучше, когда ты поедешь?

– Сегодня у нас вторник. Ну что ж, скажем, в пятницу днем, на пароходе. Тогда вечером я уже буду в Берлине.

– Решено. А когда ты вернешься?

– Скажем, вечером в понедельник. Следовательно, через три дня.

– Так быстро? В три дня трудно со всем управиться. Да и мама тебя не отпустит так скоро!

– Тогда – на мое усмотрение!

– Отлично.

И Инштеттен поднялся: ему было уже пора отправляться на службу.

Дни, оставшиеся до отъезда, летели как птицы. Роз-вита была очень довольна, что они переезжают в Берлин.

– Да, сударыня. Кессин, конечно, тоже ничего, но до Берлина ему далеко: вот, скажем, конка – как зазвенит, не знаешь, куда и бежать: не то налево, не то направо, а иногда так прямо кажется, что тебя уже переехало. Здесь таких вещей не бывает. Иной раз за целый день не увидишь и пяти человек. И все тебе дюны кругом да море. А море шумит себе, шумит, а толку чуть.

– Ты. права, Розвита. Шумит себе, шумит, а жизни настоящей нет. Невольно начинают закрадываться глупые мысли. Ты, я думаюг не будешь отрицать, – не от хорошей жизни ты стала заигрывать с Крузе.

– Ах, что вы, сударыня...

– Нет, нет, я не хочу учинять никакого допроса. Да и ты, конечно, никогда не сознаешься. Ну, вот что, возьми с собой побольше вещей. Собственно говоря, тебе нужно захватить все свои вещи и все, что нужно для Аннхен!

– А разве мы не вернемся?

– Я-то вернусь. На этом настаивает муж. Но вы, наверное, останетесь у моей мамы. Следи, чтобы она не очень баловала Аннхен. Со мной она порою бывала строга, но, знаешь, внучка – дело другое...

– К тому же, нашу Аннхен прямо хочется съесть. Каждого тянет ее поласкать.

Это было в четверг накануне отъезда. Инштеттен поехал в округ по служебным делам, его ожидали лишь к вечеру. После обеда Эффи отправилась в город, в сторону Рыночной площади. Здесь она заглянула в аптеку и попросила отпустить ей флакон Sal volatile (Ароматическая соль /лат./).

– Никогда не знаешь, кто окажется в вагоне попутчиком, – сказала она помощнику аптекаря, старичку, с которым всегда охотно болтала и который, – как и Гизгюблер, просто обожал ее.

– Скажите, пожалуйста, господин доктор у себя? – « спросила она, положив флакончик в сумку.