Егерь: заповедник

Жалобу Болотникова разбирают в первую очередь. Не потому, что это такой уж важный вопрос. Но Тимофеев понимает, как неприятна мне вся эта тягомотина и дает возможность покончить с ней поскорее.

Сначала вызывают Болотникова. Он нагло врет, честно глядя в глаза собравшимся. Рассказывает, что я уже давно отношусь к нему с неприязнью — еще с тех пор, как мы с ним поспорили из-за собак.

— Я ведь как лучше хотел, — говорит Болотников. — Чтобы собачки работали, охотились.

— Что случилось на озере? — обрывает его Тимофеев.

Болотников разводит руками.

— А ничего. Не успели мы приехать, как егерь путевки у всех отобрал. И отправил нас в дальние домики. Да еще и лодок не дал. Обещал, что путевки принесет утром. А только не принес.

Все, теперь он отрезал себе все пути к отступлению.

— Что скажешь, Андрей Иванович? — спрашивает меня Тимофеев.

В его взгляде я вижу сочувствие — он прекрасно понимает мое трудное положение.

Я встаю, но ничего не успеваю сказать.

Спицын неожиданно вскакивает на ноги.

— Вранье! — кричит он. — Все вранье!

Глава 12

Тимофеев сердито стучит карандашом по графину с водой.

— Тише! — предупреждает он Спицына. — Чего ты вскочил?

Но не осаживает — дает Спицыну договорить.

— Болотников все врет, — упрямо повторяет Спицын.

Он смотрит прямо на бывшего друга.

— Мы там вместе были. Егерь нас предупреждал, чтобы не пили перед охотой. По-хорошему предупреждал, по-человечески. А мы напились и начали по бутылкам стрелять.

— Вы с Болотниковым? — уточняет Тимофеев.

— Да, — кивает Спицын.

Мельком смотрит на Федотова, но молчит.

Федотов поднимается сам.

— Я тоже с ними был, — с трудом говорит он. — подтверждаю все, что говорит Спицын.

— Значит, вы пьяные стреляли по бутылкам? — переспрашивает Тимофеев. — И путевок у вас не было?

— Не было, — кивает Спицын. — Это правда.

— Рассказывай дальше.

— Потом пришел егерь с участковым. Они составили протокол.

Тимофеев смотрит на меня.

— Есть протокол, Андрей Иванович? — спрашивает он. — Почему я его не видел?

Он обязан меня об этом спросить.

Я снова не успеваю ответить.

— Мы уговорили Андрея Ивановича не отдавать протокол вам, — признается Спицын. — Сами уговорили. А он пошел нам навстречу.

Спицын поворачивается ко мне:

— Прости, Андрей Иванович. Спасибо тебе!

Собрание шумит — не часто на скучном мероприятии разворачивается такая драма.

Тимофеев снова стучит карандашом по графину.

— Андрей Иванович, протокол при тебе?

Я отдаю ему сложенный вчетверо протокол. Тимофеев разворачивает его и внимательно читает. Потом передает сидящему рядом члену правления.

— Протокол составлен по форме. И подпись свидетеля есть. Что же вы, Болотников? Нарушили общественный порядок, да еще и врете?

Болотников молчит. Не от стыда — таким не бывает стыдно. Он упрямо сжимает зубы и прожигает меня ненавидящим взглядом.

— Прошу учесть, что Спицын и Федотов отработали трудодни, — говорю я. — Собирали кормовую картошку по договоренности с совхозом. Об этом есть отметки в их охотничьих билетах.

— Хорошо, — кивает Тимофеев. — Правление это учтет.

Он смотрит на Болотникова.

— А ты, Иван Николаевич, давай-ка сюда свой охотничий билет. Пусть до конца собрания побудет у меня.

Болотников неохотно достает из кармана билет и кладет его на стол.

Вопрос выносится на голосование. Большинством голосов Болотникова предлагают исключить из общества охотников. Вот теперь ему стыдно — но не за свой гнилой поступок. Болотников стыдится того, что его поймали с поличным.

— Может, сам уйдешь, Иван Николаевич? — спрашивает его Тимофеев. — Иначе придется приобщить протокол к повестке заседания. Потом звонить тебе на работу. Уйдешь сам?

Болотников молча кивает. Тимофеев протягивает ему бланк заявления. Стул не предлагает, и Болотников пишет заявление, неудобно склоняясь над столом. Отдает заявление Тимофееву и уходит, ни на кого не глядя.

Федотову и Спицыну объявляют общественное порицание.

— Смотрите, чтобы это было в первый и последний раз! — говорит им Тимофеев.

Охотники молча кивают.

Им не наплевать на то, что о них думают люди. Это почему-то вселяет в меня надежду.

— Извини, Андрей Иванович, — говорит мне Тимофеев. — К тебе претензий нет. Спасибо за бдительность.

И пожимает мне руку.

В собрании объявляется перерыв. Охотники, громко переговариваясь и доставая из карманов папиросы, выходят на улицу — покурить. О Болотникове никто не вспоминает.

Тимофеев приглашает меня к себе в кабинет.

— Чаю хочешь, Андрей Иванович? — спрашивает он.

Я отказываюсь.

— Меня на улице Павел ждет.

— Видишь, как бывает, Андрей Иванович? — спрашивает меня Тимофеев. — Ты их пожалел, и чуть сам не вляпался. Почему так, как считаешь?

Он постукивает карандашом по столу.

Потом сам отвечает:

— Ты Спицына с Федотовым пожалел. Хотел по-человечески. А иногда надо — по закону. Не о Спицыных думать, а о других — о тех, кто не нарушает закон. Ладно! Что мне с этой бумажкой делать?

Он вертит в руках протокол.

Я молча забираю у Тимофеева заполненный моим почерком бланк. Складываю его по старым сгибам и рву. Потом выбрасываю обрывки в урну под столом.

— Приезжай на охоту, Александр Сергеевич, — говорю я. — Утки в этом году много.

— Приеду, — улыбается Тимофеев.

Павел ждет меня на набережной. Он где-то раздобыл батон, и теперь кормит уток. Утки, толкаясь и крякая, хватают из воды мокрый хлеб.

— Ну, как? — спрашивает меня Павел. — Победа? Видел я Болотникова — выскочил, как ошпаренный.

— Победа, — киваю я.

Павел весело улыбается.

— Времени у нас с тобой — завались! Может, в пышечную? А то есть охота.