Егерь

Наконец стемнело. Я еле дождался, пока родители заснули, и на цыпочках пробрался к входной двери, которую предварительно смазал касторовым маслом. Чтобы не скрипела. Вовка уже ждал меня за оградой с фонариком в руках.

– Аннушку взяв? – спросил он, деловито разглядывая содержимое моего рюкзака.

– Да взял, взял!

– Тільки б дядько Митяй не прокинувся! – обеспокоенно посмотрел по сторонам Вовка.

– Не, не проснется, я им с мамкой в чайник сонных капель добавил.

В церковь мы попали через высокий забор. Тьма кромешная, светилось только малюсенькое окошко на втором этаже. При помощи Вовки я забрался на подоконник и заглянул внутрь. В святилище было темно, только тусклые свечи подсвечивали иконы. Привидения нигде видно не было. Я подтолкнул окно, и скрипучая створка, подчинившись мне, открылась. Изнутри потянуло запахом жжёного воска. Ничего интересного.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил около паперти странную фигуру в большом колпаке. Было страшно, но я всё же решил сфотографировать то, что увидел. Когда я дрожащими руками доставал фотоаппарат из рюкзака, банка тушёнки предательски выскользнула и с грохотом упала на землю. Фигура в колпаке вдруг вскочила и побежала прямо на меня. Я только успел разглядеть, что она была невысокого роста и похожа на толстого неуклюжего ребёнка. От неожиданности я потерял равновесие и полетел вниз.

Мы бежали что есть сил в сторону реки, чтобы там отдышаться и обсудить увиденное.

– Так ти бачив привид? – спросил Вовка, еле придя в себя.

– Вовка, там такое! Огромное чудище с тремя головами. Вот те крест! Глаза у него квадратные, а одного уха и вовсе нет.

– А ти його хоч сфоткал? – испуганно прошептал Вовка.

И тут я обнаружил, что и рюкзак, и фотоаппарат остались там, в церковном дворе. Возвращаться на место преступления нам обоим, очевидно, не хотелось. Мы решили, что папка Митяй не сразу обнаружит пропажу фотоаппарата, а там посмотрим. На том и разошлись по домам.

На следующий день мы и думать забыли о ночном приключении и, как обычно, с утра побежали на речку. Накупавшись, понеслись наперегонки домой на мамин завтрак, который Вовка никогда не пропускал.

И вот входим мы в дом, а там за столом сидит тот самый ночной кошмарик из церкви и, как ни в чём ни бывало, попивает компот из моей большой кружки. Мамка подкладывает ему на тарелку оладьи, а тётя Гала, подперев подбородок руками, вздыхает и краешком платка утирает слёзы.

Мы с Вовкой застыли в дверях.

– Всяк знает, что бог милостив и милосерден. Я вот всё думал, отчего же боженька дал мне росточку малого и ласки лишил родительской, – канючил незваный гость, не обращая на нас внимания.

На этом месте тётя Гала и вовсе не выдержала и заскулила.

– Дал мне душу добрую, а наружность немилую. Вот и живу уже пятый десяток, мухи одной не обидел, – продолжал, пользуясь случаем, плакаться карлик.

Я дёрнул Вовку за рукав.

– Это он!

– Кто? – только и выдохнул Вовка в ответ.

– Чудище из церкви!

Карлик наконец обернулся на нас и укоризненно покачал головой.

– Боженька, он всё видит. Знамо, что тело мирское – токма рамка для души. А оно как ить бывает, иным достаётся рамка позолоченная, а моя вот такая, убогая. Вот оно и есть, кому рамка дорога, а кому то, что внутри, – поучительно отчитал нас карлик, дожёвывая при этом очередную оладушку.

Потом вдруг вспомнил что-то, хлопнув себя по голове.

– Что ж вы, герои? Всё порастеряли! – сказал карлик, протянув нам наш рюкзак.

Мама и тётя Гала вопросительно посмотрели сначала на карлика, потом на нас, а потом на рюкзак. Когда мамка потянулась за полотенцем, мы с Вовкой дали дёру, не дожидаясь последствий.

Как потом выяснилось, карлика подкинули в церковь ещё младенцем. Звали его Иннокентием, или Кешей в простонародье. Человеком он был добрым, любил пропустить пару рюмочек горячительного и пофилософствовать на разные темы.

Плёнка с его снимком засветилась, и папка Митяй ещё раз сфотографировал Иннокентия по его же просьбе. Как оказалось, у него никогда не было своей личной фотокарточки, и он очень гордился тем фото.

Глава 4. Тайник

Село Калачи, Украина, лето 1979 года.

Наши родители тоже выросли в этом селе. Вовкин отец и мой папка Митяй дружили с первого класса школы. Когда тётя Гала вышла замуж за Вовкиного папку, а моя мамка – за моего, они построили дома по соседству. Через год появились мы с Вовкой. Мамки наши стали медсёстрами в малюсеньком фельдшерском сельском пункте, расположенном на краю села. До ближайшей городской больницы километра три, поэтому все приходят за помощью к ним. Лечебные травы мы выращиваем на нашем огороде, а потом отварами и настоями мамки лечат всё село. Их так и называют, сестрицы-травницы.

Потом не стало Вовкиного папы. Он был местным рыбаком. Говорили, что в рыбной ловле не было ему равных во всей округе. Рыба, говорят, сама просилась в его сети, послушно в них запрыгивая. Тётя Гала рассказывает, что когда Петро (так его звали) возвращался с рыбалки, то лодку его было видно уже издалека. На закате она отсвечивала как золотой слиток из-за набитых в неё доверху красных карасей.

А ещё Петро мечтал поймать сома, такого гигантского, пятиметрового. Старожилы поговаривают, что такой сом может запросто потянуть кило на триста. Вовкин папа верил в свою мечту, прямо как старик у моря у Хемингуэя. Тётя Гала, когда его хоронили, даже положила с ним рядом его любимую книжку.

Однажды в обычный июньский день Вовкин папка встретил своего сома. Огромных размеров рыба зацепилась за крючок и потащила старую лодку с рыбаком по реке всё дальше и дальше от родного берега. Рыба таскала лодку несколько дней, и, говорят, Петро умер от жажды. Он не выпускал леску до последнего, ведь он держал в руках свою детскую мечту, свою большую рыбу, которая стала его последним уловом. Так и утащила та рыба Вовкиного папку в водные глубины. Тело нашли через месяц, когда обнаружили лодку. Она кружила, застряв в водовороте, одинокая, без хозяина. В лодке лежали снасти, старая куртка и пилотка, с которой рыбак никогда не расставался.

По рассказам тёти Галы Вовкин папа очень любил свою реку, жить не мог без неё. Каждый день перед сном он отправлялся на берег к старой лодке якобы проверить снасти, а сам усаживался на берегу и молча смотрел, как река медленно утекает, оставляя позади тайны прошлого. О чём он тогда думал? Тётя Гала каждый раз, вспоминая его, плачет и приговаривает: «Річка його і погубила».

Мы с Вовкой совсем его не помним и не понимаем, почему Вовку в селе называют «безбатченки», а старушки, завидев его, обязательно норовят погладить по голове. Вовсе он не «безбатченки», ведь у нас есть мой папка Митяй. Ну и пусть, что один на двоих, зато у нас две мамки, кот Барсик и наш огород! А ещё у нас есть глубокий земляной погреб, в котором хранятся банки с заготовками.