Египетские сны

Кто тогда знал, что через несколько лет прецедент сработает, и в Британском Музее, действительно, произойдет забастовка. Этот случай чем-то напоминал «провидение». Похожий казус, правда, иной природы, случается в радиолокации. Луч станции, достигает цель на «дальности прямой видимости». А так как Земля круглая, то эта «дальность» зависит от высоты цели. Например, низко летящий самолет можно засечь не дальше пятидесяти километров, а стратосферный бомбардировщик – аж на двухстах пятидесяти. Но случается, что между поверхностью Земли и верхними слоями атмосферы образуется, так называемый, волноводный канал, который, путем отражений заставляет луч «огибать» Землю. И тогда даже на средних высотах (пять-десять километров) летательный аппарат может быть обнаружена в четырехстах километрах, а то и дальше. Должно быть «провидение» связано с действием какого-то, «волноводного» слоя в «пироге» Времени.

Я был на обратном пути к подземке. Мимо меня проходили солидные люди всех цветов радуги, и на каждом шагу справлялись, как им пройти к Музею. Почему они обращались с этим ко мне!? За кого они меня принимали?

Известно за кого – за «придурка», которого используют там, где другим делать нечего.

В «Войне и мире» у Льва Толстого есть персонаж – мой любимый «придурок» – капитан Тушин. И я, как военный, средних чинов, полагаю, что не Кутузов, не Веллингтон победили Наполеона, не Жуков и не Монтгомери разнесли в пух и прах чудовищный Вермахт, – а «капитаны Тушины» – то есть «придурки» разных племен и народов. А вот славу, во все времена, присваивал корчащий из себя стратега актеришка-харизматик – с угрожающим рыком и поступью властелина.

В каждом мужчине есть доля «придурка»… Его мозг засорен увлечениями, не имеющими отношения к жизни, а часто просто враждебными ей.

Вначале женщина хочет постичь эти вещи. Ее притягивает загадка мужской беспечности и дурашливости. Но очень скоро она вынуждена признать: все дело в недоразвитом менталитете. Она говорит мужчине: «Ничего ты не понимаешь!» И чаще всего бывает права.

Я знаю семьи своих начальников и друзей. Складывается впечатление, что многие мужчины, особенно в России, могут чего-то достигнуть только после того, как их обзовут «ничтожествами».

Когда Создатель, после Адама, задумывал Еву, он был крайне серьезен и сказал себе: «А теперь шутки – в сторону!»

У каждого – своя правда. – говорят одни.

Если так думать, – возражают другие, – вам сядут на голову.

С детского садика нам внушают: «Вы еще молоды, у вас все впереди, – а потом как-то сразу без паузы объявляют: – Ваш поезд ушел. До свидания!».

По утрам, когда отступает усталость, мы – действительно, молоды. Мир – прекрасен. Но что-то мешает к нему относиться серьезно. Серьезна лишь боль – в любых проявлениях. Подозреваю, что в жизни «слабого пола» она занимает ведущее место. Натура женщины, без сомнения, тоньше, однако все дело – в терпимости. Мужчина терпимей к мужчинам, чем женщина к женщинам, что, и сказалось при «раздаче ролей».

8.

Возле подземки на площади Рассела, я наткнулся на студию электронной почты (E-mail) и не смог устоять перед детским желанием зайти и отправить знакомым: «Привет из Лондона!». Уже вынул блокнот с электронными адресами и присел за компьютер, когда понял, что ничего не получится. В качестве обратного рассчитывал дать адрес студии, но не тут то было: оказывается, я мог воспользоваться только личным московским адресом. Послание, в этом случае, прозвучало бы странно, вроде «привета из-под кровати». «У старика, на минуточку, крыша поехала». – скажут знакомые.

Положив ногу на ногу, Хухр, ожидал на скамеечке в сквере. Попробовал бы он так вот рассесться в Москве – бомжи и мальчишки живо пооборвали бы пух. Я представил себе, московского «бобби», возникшего, словно из-под земли: «Документики!» «А хухры – не хухры?» – ответил бы хухр, проскальзывая между ног у «блюстителя».

В завершение вечера я решил махнуть в Тауэр.

Женщины нашей группы, как-то заполночь после девичника, вдруг придумали: «А не махнуть ли нам, девоньки, в Тауэр?». Днем их прельстили краснощекие ряженые – «мясоеды». Ночью крепость встретила мрачным молчанием и хладнокровным бобби у металлических врат. Накуражившись, дамы шумной толпою с песнями двинули через город обратно, вдоль по Флит Стрит, по Стрэнду, по Риджнт Стрит, да по Оксфорд Стрит, распугивая прикорнувших возле теплых дверей магазинов бродяг.

Когда я выбрался из подземки на станции «Tower Hill» (Тауэрский Холм) и вышел на площадь, понял: все-таки – уже вечер. Солнце стояло низко над крышами Сити.

Лондонский Тауэр «Tower of London» – сокровеннейшая достопримечательность города. В старину крепость охранял сорок один страж. Их называли «beefeaters» (мясоеды). В голодные годы, мясо давали только защитникам – отсюда и прозвище. В наше время Тауэр охраняет полиция, а «мясоеды» – лишь дань экзотике (у них иные обязанности).

Входные билеты больше не продавались. Туристы уже покидали крепость. В толпе расхаживали пожилые краснощекие «стражи» в длинных черных камзолах с алой короною на груди, в лихих котелочках эпохи Тюдоров. «Мясоеды», несмотря на усталость и возраст, еще кокетливо поводили плечиками, делали ножками кренделя, сохраняя бодрую стать и видимость жизнерадостности. Это наводило на мысль, что где-то в складках одежды, за блестящими пуговками и жеманными вырезами, за красно-черным поясом с серебряной пряжкой «вдохновляюще» булькает «горячительное».

Мой диалог с «мясоедом» звучал приблизительно так:

Извините, я боюсь, сегодня мне в Тауэр не попасть.

Я тоже боюсь.

Извините, как же мне все-таки попасть в Тауэр?

Не беспокойтесь. Пожалуйста, приходите завтра с утра и как раз попадете. Простите, вы откуда будете?

Из России.

Превосходно! Вам повезло: завтра у вас будет русский гид.

Я поблагодарил, еще раз убедившись, что доброжелательность – одно из лучших качеств, способных поднимать дух.

Я бродил вокруг Тауэра, как лиса вокруг винограда: «видит око, да зуб неймет», решив в этот раз, ограничиться наружным осмотром. Крепость имеет овальную форму длиною почти с километр (вдоль набережной) и метров семьсот в ширину. Со всех сторон, кроме обращенной к реке, она окаймлена зеленым газоном, бывшим когда-то дном фортификационного рва.

Перед главным входом, на западе крепости, находились кассы, кафе, магазинчики с сувенирами и стоянки машин. Отсюда я и двинулся по часовой стрелке вдоль кромки газона. По левую руку был город, по правую – причудливое нагромождением приземистых стен, казематов и башен из почти неотесанного серо-желтого камня. Над цитаделью торчал главный замок «White Tower» (Белая башня), по которой, собственно, городище и названо Тауэром. Хотя московский Кремль и лондонский Тауэр сооружались, как крепости, и второй лишь на год старше первого, разница между ними – разительная. Кремль – павлин, распустивший хвост. Тауэр – беркут на камне. Для сирых русских – златоглавые церкви и роскошный метрополитен. Для процветающих подданных Её Величества – унылые норы подземки, аскетически скромные замки и храмы.

Магистраль, огибавшая цитадель с востока, вела на Тауэрский мост. Я пересек ее и спустился к реке. За решетчатой изгородью было что-то вроде яхт-клуба: современное здание, широкими окнами обращенное к маленькой гавани с частными яхтами у каменных пирсов. Свернул в арку направо и, сделав еще шагов двадцать, наконец, поднял голову.

Надо мной было то, что я уже видел десятки, может быть, сотни раз на открытках, проспектах, на экранах кино и ТВ. Подобно Эйфелевой башне в Париже, Тауэрский Мост «Tower Bridge» давно стал символом Лондона. Но вблизи нужно бешено крутить головой, чтобы охватить его взором. Впечатляли размеры четырех башен (двух малых береговых и двух гигантских, стерегущих фарватер). Между береговыми и центральными башнями на ажурных бело-голубых фермах висели длиннющие боковые пролеты. Смотровой мостик, соединявший верхние этажи центральных башен, казался кружевным. Сами они стояли на мощных обтекаемых волноломах, напоминающих военные корабли, где на палубах рядом с опорами стояли смешные домики для мостового хозяйства и инвентаря, как будто нельзя было найти для этого место внутри сооружений, пестревших проемами окон, лепниной, наличниками, балкончиками и угловыми башенками, повторявшими архитектуру крепости. Мост поражал обилием подробностей, которых я раньше не замечал. Его хотелось разглядывать, как ювелирное украшение или замысловатую безделушку тончайшей работы.

Я шел по высокой пешеходной набережной, – детали постепенно сливались, и «Tower Bridge» все больше обретал привычные очертания. Теперь слева была Темза, справа – почти на одной высоте со мной – стены Тауэра. Отсюда, «пролетев» над крепостью, взгляд упирался в Тауэрский Холм, где была станция подземки, а в былые времена находилось лобное место, притягивавшее стаи воронов-падальщиков и толпы жадных до кровавых зрелищ обывателей.

В стене крепости, посредине между мостом и главным входом, стояли, так называемые, «Ворота предателей» «Traitors` Gate». Внизу под набережной есть арка с подъемной решеткой, и тайным причалом, где Темза проходит в крепость к каменной лестнице. На лодочках-«воронках» «опричники» Тауэра доставляли сюда свой «улов» и прямо в башне «разделывали». Есть там два помещения. Одно, – где люди ждали, когда дойдет очередь, слушали и жалели, что родились на свет. Другое – для «последней беседы», где они во всю глотку озвучивали то, что от них желали услышать, лишь бы скорее все кончилось.