Египтолог

Другая ночь, та же красная кушетка, Маргарет, наоборот, нервничает, как-то нездорово распаляется, объясняет мне, что выходит замуж за Трилипуша только потому, что этого очень хочет ее отец, а ей наплевать на них всех, она хочет, чтобы ее «оставили в покое и дали хоть изредка поразвлечься. Папочка талдычит: приоритеты, доброе имя, выгодная партия… Ральф бывает чудовищно скучным, знаешь, он только и твердит про Египет, пока не уснешь, истинная правда. Никто не может его дослушать до конца, он как заведет свою шарманку – и все болтает, болтает… И про Египет, и про все остальное. Он скучный, Гарри. Мужчины со временем все становятся скучными. Ты тоже станешь скучный, а, Гарри?»

– Так ты не хочешь замуж за Трилипуша? – спросил я, подивившись такому повороту событий: мое подозрение вдруг подтвердилось, и я уже готов был выложить ей все, что мне известно про ее женишка, рискнуть и взорвать свою бомбу.

– Да не знаю я, – сказала она, не успел я рот открыть. – Я же не сказала, что не хочу, правда? Давай об этом больше не говорить, а? Как ты на это смотришь? Только не будь таким скучным, Гарри. Не огорчай меня, ладно? Ну пожалуйста, ты же можешь не быть невыносимо скучным, тебе же нетрудно, да? Разве трудно? На том и порешим, Гарри, о'кей? О'кей? О'кей?..

Раз начав говорить, она не останавливалась, болтала без умолку, что на уме, то и на языке, повторяла все по десять раз, пока не возникала новая тема или нужно было сделать что-нибудь, еще как-то потратить энергию, а когда выдыхалась, всегда тащила меня танцевать. Может, она все это говорила неделей или двумя позже. Не знаю, что и сказать вам, Мэйси. Думаю, я в нее влюбился, по крайней мере воспоминания у меня такие. А она? Сейчас-то я знаю, что она была бедной больной девочкой, которой слишком многое позволялось. Не то чтобы я для нее был кем-то особенным; кем-то был, а особенным – нет. Да и кем я мог для нее быть? Человек другого мира, другого класса, небогатый, не пижон, никакой. Вряд ли трагедия, да?

Но тогда – тогда мне все виделось в другом свете. Может даже – совсем в другом. Может, слова «большое видится на расстоянии» ничего не значат, потому что мы забываем куда больше. Может, наоборот, всему имелось свое объяснение, все было логично, и в моих действиях была логика чувства, с которой нужно считаться, даже коли я не могу воспроизвести ее на бумаге целую вечность спустя. В конце концов, я переписываю свои заметки и воспоминания, и кто знает, не выскользнуло ли из них чего? Может, я не был таким дураком, каким себя тут выставляю. Может, я просто не в состоянии вспомнить то, что тогда знал. Были веские причины влюбиться в вашу тетю. Были незначительные поводы, которые она мне давала. Лучше просто принять на веру: она желала, чтобы я в нее влюбился, думала про нас с ней, хотела оставить Трилипуша ради меня – но дни шли, а я все никак не мог одолеть пропасть между нами.

Сейчас мне кажется, будто я смотрю кино. Помню, был прохладный денек, я все еще в Бостоне, откладывал путешествие до Александрии, но мысль о том, что совершается ужасное преступление и я один могу что-то сделать, сверлила мне мозги. Речь не о старых преступлениях, которые я пытался раскрыть. Нет, кое-что происходило в те самые дни и под самым моим носом: девушку принуждали выйти замуж ради отцовского положения в обществе и тем самым убивали ее душу. Отца и дочь ввел в заблуждение английский извращенец. Я сходил с ума, пытаясь уяснить, что мне известно, что я подозреваю, что я должен рассказать и о чем должен молчать, как защитить ее, как завоевать ее – или сделать и то и другое сразу.

На улице – холодрыга, я хочу ее повидать, иду к ней домой. Дома – Финнеран, он мне открывает и думает, само собой, что я пришел к нему (он-то не в курсе, что я за ней увиваюсь). Я не знаю, как ему все объяснить, и мы идем в его кабинет, говорим про Трилипуша. Я рассказываю ему больше, чем хотел, – обстоятельства изменились, до того, как я открыл рот, Финнеран уже был настроен подозрительно.

Два дня назад, говорит Финнеран, он получил от Трилипуша весточку: тот застрял в Каире, путешествие к гробнице отложено, в последний момент помешали бюрократические проволочки. Трилипуш желает, чтобы компаньоны перевели деньги в Каир, а не в город поблизости от места раскопок. Лады, думает Финнеран, что в лоб, что по лбу, готов подчиниться. Но тут, в тот самый прохладный денек, к Финнерану заявляется гарвардский профессор Тербруган, и не просто так, а (голландцы мстительны!) сообщить, мол, только что телеграфом получено подтверждение из Оксфорда – никакой Трилипуш там не учился, и коли Финнеран хочет знать его, Тербругана, мнение, то вот оно: экспедиция обречена, Трилипуш найдет обещанное своим покровителям «с нулевой вероятностью».

– Он так и сказал, Гарри. Об-ре-че-на. – Финнеран делает хорошую мину, но сигара у него во рту перекатывается туда-сюда слишком уж быстро. Он спрашивает, знаю ли я о «слухах про Оксфорд». Тербруган не сказал, что это я помог ему найти эту информацию (а я сразу напомнил себе, что могу теперь выставить ему счет за оказанные услуги). Правды я не стыдился.

– Да, у меня было такое подозрение, – говорю я Финнерану.

– Господи Исусе, танцующий на кресте! – вопит он, и сигара падает на стол. – А какие еще у вас есть подозрения? Для чего я вас нанял? Чтобы выслушивать всякое от профессоров?..

Понятно, отчего Финнеран разволновался: на кону стояли его деньги, его дочь, деньги его друзей, не исключено, что он публично пособил мошеннику. Хорошо, что плохие новости принес кто-то другой, для меня ставки были слишком высоки. Еще стало ясно, что обдумывание и редактирование моего «окончательного» рапорта по Трилипушевой биографии (тот давно закончен и лежит в моем гостиничном номере с первой ночи в Бостоне) займет еще несколько дней. Моя ситуация только усложнилась.

– Посмотрим, Финнеран, – сказал я. – Не будем делать поспешных выводов. Бумаги могут врать.

– А если не врут? А как же чувства бедняжки Маргарет? – стонет он жалостно после секундной паузы, справившись с паникой. – Она его любит, Феррелл, вы же знаете. Оксфорд Оксфордом, но не становиться же мне между ними! – Другими словами, я мог по-прежнему качать из него денежки.

– Где сейчас ваша дочь? – спрашиваю я. Клянусь вам, Мэйси, этот большой человек смотрит на меня так, будто вот-вот распустит нюни, прямо как девчонка. Отводит взгляд, встает, поворачивается ко мне спиной, теребит занавеску.

– Вы хотите мне что-то сказать? Я, между прочим, специализируюсь на конфиденциальных расследованиях…

Тут ваш двоюродный дедушка изливает мне душу – как обычно в таких случаях и происходит. Объясняет, что очень-очень сильно хочет помочь своей «девочке», но она выпивает, и у нее проблемы с – у него губы дергаются, наконец он решается произнести слово – с опиумом, дважды ему казалось, что она вылечилась, но… В последний заход он отправил ее в санаторий, заплатил кучу денег и нанял одну из тамошних сиделок (полная шведка, она мне попадалась), чтобы та следила за дочкой дома и давала ей медикаменты, от которых той должно было расхотеться «ловить дракона». Но Маргарет опять начала тайком покуривать, говорит Финнеран, падая обратно в кресло. Инге, сиделка, вроде как следит за ней днем и ночью, не выпускает из дому одну – а Маргарет ускользает от своей стражницы и явно опять больна. И коли Трилипуш узнает правду, помолвка, вероятно, расстроится. При мысли об этом у Финнерана земля уходит из-под ног, на секунду он забывает, что благословленный им жених все наврал про свои университеты, а то и про все остальное.

Сцена, Мэйси, ни в какие ворота. Богатый и крепкий бизнесмен готов разреветься оттого, что не преуспел в попытках взять под стражу дочь, которая, как мне было яснее ясного, страдала всего только от девичьего задора да непотребной помолвки с убийцей-содомистом, которого семейство отчаянно пыталось впечатлить. Они рассказывали ему сказки про то, что Маргарет-де больна редкой, но излечимой болезнью, вызывающей расстройства сна, перепады настроения и все такое (будто бы Трилипушу было не все равно – она интересовала его постольку, поскольку его интересовал банковский счет ее отца). Полнейшее, отвратительнейшее умопомрачение! Мое мнение Финнеран слушать не хотел, а оно было бы простым: спасите свою дочь – оставьте ее в покое. Карабкаясь на скалу бостонского общества, вы ее пришибете ледорубом. А любого английского идиота, который посмеет отвергнуть ее из-за какого-то легкомысленного приключения, следует пристрелить на месте. Я, правда, не мог пока раскрыть свои карты и просто сказал, что послежу за Маргарет, коли Финнеран того хочет, узнаю, правда ли она попала в беду. Он пожал мне руку: