Его называли Иваном Ивановичем

Здесь, за линией фронта, старший лейтенант показался Шменкелю моложе и гораздо общительнее, чем в тылу врага. Они посмеялись, хотя, по правде говоря, Шменкелю было вовсе не до, смеха.

– Прошел какой-нибудь час, и Рыбаков освободился от всех своих недугов, - рассказывал Горских.
– А освободившись, сразу же решил вернуться к партизанам. Мы попробовали уговорить его не спешить, но он написал рапорт. Позавчера он с группой партизан вылетел в тыл врага. Эта группа, насколько мне известно, была выброшена где-то между Могилевом и Бобруйском.

Вот она, солдатская судьба! А Шменкелю так хотелось увидеть друга. Казалось, что Петр рядом, и Шменкель как будто снова слышал его голос: "Теперь война стала другой, мы будем двигаться только вперед, и придет время, Ваня, когда мы с тобой послужим в гвардейской части и вместе войдем в Берлин. Там будем вести пропагандистскую работу среди населения. Будем всем говорить, что мы, Петр и Фриц, братья, и пусть с нас берут пример".

Тогда, слушая друга, Шменкель рассмеялся, но, поразмыслив, понял, что он прав. А Петр летел на крыльях своей безудержной фантазии все дальше и дальше, "Твоей жене мы принесем цветы. Быть может, как раз будет лето, и мы насобираем громадный букет. Я пожелаю ей счастья и расскажу, как однажды тащил тебя на себе. Летом, именно летом мы освободим твою родину", повторил еще раз Петр, глядя в окно, за которым бесновалась метель...

Горских увидел, что Шменкель загрустил, и, чтобы как-то отвлечь его от невеселых мыслей, начал рассказывать о других. Кого-то послали на фронт; тех, чье здоровье оказалось не ахти каким, направили в учебные подразделения; медсестра Надя работает в госпитале.

– Хорошая девушка, - продолжал Горских, - и очень терпеливая, никогда ни на какие трудности не жаловалась. Ведь она еще совсем молодая, в госпитале ей полегче будет. Да что это я, даже не спросил, как ты-то себя чувствуешь? Поправился?

– Конечно! Даже раздобрел на санаторских харчах. Да и незачем было меня туда посылать, кожа на ногах и без санатория наросла бы.

– Минутку.
– Старший лейтенант остановился.
– Я совсем забыл: ты ведь неравнодушен к обуви, так сделаем подарок для тебя.

Шменкель начал отказываться, но Горских и слушать его не хотел.

– Мы твои развалюшки заменим на отличные сапоги, в них ты завтра и явишься к Дудареву.

И Горских повел Шменкеля к бараку, в котором наводился склад. Однако сержант-кладовщик не хотел выдавать сапог без накладной.

– И не стыдно тебе, - укорял Горских кладовщика.
– Я бы на твоем месте сквозь землю провалился. Человека наградили орденом, он должен идти представляться, а у него нет хороших сапог. Обменял бы ты его сапоги на новые, и дело с концом. А ты как собака на сене - ни себе, ни людям.

Шменкель потянул Горских за рукав, но тот и не собирался уходить.

– Не вмешивайся, я знаю, что делаю, К слову, если ты пробудешь здесь еще несколько дней, я помогу тебе встретиться с товарищами.

Кладовщик наконец принес новенькие яловые сапоги.

– Если же хотите хромовые или лаковые, - не удержался сержант, обратитесь к командующему фронтом, потому что я вам таких выдать не могу...

– Хорошо бы встретиться с ребятами из бригады имени Чапаева, - заметил Шменкель, примеряя сапоги.

– Что со мной будет дальше, я вообще не знаю. Мне еще нужно зайти в штаб, получить деньги, целых две тысячи пятьсот рублей. В отделе кадров объяснили, что это единовременное пособие. А зачем оно мне, товарищ командир?

Горских пожал плечами:

– Такими суммами сейчас не бросаются. Раз дают, значит, нужно.

Сапоги оказались Шменкелю как раз впору.

– У меня глаз верный, - засмеялся кладовщик, когда Шменкель начал благодарить его.
– Чем богаты, тем и рады. Носи на здоровье, солдат!..

– Пожалуй, пора и пообедать!
– решил старший лейтенант, когда они вышли на площадь.
– После обеда я провожу семинар, а ты пойди к своему капитану.

Шменкель все еще думал о деньгах.

– Конечно, они выписаны не без помощи Дударева. Возможно, он пошлет меня разведчиком в какой-нибудь партизанский отряд. Но только зачем мне деньги за линией фронта?

– Дударев? Вполне возможно, ведь он и сейчас занимается разведчиками. Это его работа. Если не ошибаюсь, он до войны работал в НКВД, в Батурино. А сейчас, кажется, занимает более ответственный пост, чем у нас в бригаде. Я думаю, что у него нет времени лично беседовать с каждым разведчиком, но тебя...

Горских неожиданно замолчал, словно спохватившись, что сказал слишком много.

– Не ломай голову, Иван Иванович. Просто капитан по старой памяти хочет по-дружески поговорить с тобой.

– Проходите, Иван Иванович. Садитесь, сейчас нам чайку принесут.

Дударев показал на старое кожаное кресло наискосок от письменного стола.

Капитан сел и положил руки на стол. Разговор, видно, будет долгим.

– Сначала у меня к вам один вопрос. Где вы были 31 января? Я ведь вам приказал явиться ко мне, не так ли?

– Я прикрывал огнем отход отряда. Начальник штаба товарищ Филиппов разрешил мне остаться.

– Так, значит, он вам разрешил...

Тем временем ординарец принес чайник, поставил на стол две кружки. Когда он ушел, Дударев продолжал:

– Ну вот видите, мы вас все-таки разыскали. Чем думаете теперь заниматься?

Шменкель понимал, что от ответа в какой-то степени будет зависеть его судьба.

– Прошу как можно скорее отправить меня на фронт или в партизанский отряд. Готов выполнить любой приказ, - ответил Шменкель.

– Другого ответа я и не ожидал. Но мне кажется, вам нужно немного подучиться. Мы предлагаем вам остаться ненадолго в тылу, например в Москве.

Фрицу вспомнились опасения Букатина. Неужели Михаил был прав?

Фриц встал по стойке "смирно".

– Я солдат, товарищ капитан. Мое место в отряде.

– Вы, наверное, думаете, что с противником можно бороться только оружием?

В глазах Дударева появились характерные смешинки.

– А разве я не хотел бы стать разведчиком в части, действующей на фронте? А оказалось, что я должен заниматься работой, результаты которой бывают видны не сразу... Садитесь, курите. Думаю, вам будет полезно, если я кое-что зачитаю из вашего личного дела.