Его осенило в воскресенье

— Днем смог, ночью эта иллюминация, — сказал синьор Кампи. — Зрелище поистине великолепное!

Его жена невозмутимо отпила глоток виски.

— Знаешь, Монно решили продать свою виллу? — проронила она. — Я встретила Елену.

— Ах так! Теперь рядом будет еще одна махина с теннисным кортом и бассейном… Впрочем, все, что можно, здесь уже испоганили.

Из пяти больших частных садов, которые окружали его виллу, не осталось теперь ни одного. На месте кедров, буков и вековых вязов высились утопающие в роскоши безобразные домища.

— Кончится тем, что и я продам «Друларию», — со вздохом сказал синьор Кампи.

Его семья владела виллой уже сто двадцать восемь лет.

Синьора Кампи только и мечтала, что наступит наконец этот день — день продажи… Слуги долго не выдерживали «сельскую жизнь». Все рано или поздно просили отпустить их в город, где жить весело и удобно. Так дальше продолжаться не могло. Но перед мужем лучше притвориться, будто продажа виллы ее безмерно огорчит.

— Конечно, жаль будет расставаться со всем этим. — Она обвела рукой строй конских каштанов, широкую террасу, заставленную цветами, аллеи и тропинки, ведущие к воротам сада.

— Да, жаль, — подтвердил синьор Кампи, окутанный голубым облаком табачного дыма. — Но холм превратился в городскую окраину.

Его жена с полминуты молчала.

— Кто знает, — промолвила она наконец, — может, через каких-нибудь пять тысяч лет археологи не найдут никакой разницы между руинами нашей виллы и народных домов. От всего останутся одни обломки.

— Золотые слова, — с сарказмом произнес синьор Кампи. — Вот если бы еще и коммунисты это поняли, нам бы жилось куда спокойнее.

Синьора подняла с земли горсть камушков, раздвинула пальцы, и камушки посыпались сквозь них, словно зыбучий песок.

Сидя на скамье у самой реки, землемер Баукьеро смотрел сквозь влажную пелену вечернего тумана на расплющенные полутьмой холмы. Противоположный берег сверкал огнями, и в воде отражались яркие разноцветные полосы от светящихся вывесок ресторанов, танцевальных площадок, кафе. Но землемер Баукьеро ничего не видел. Он сидел и с болью думал о своей непростительной ошибке.

Инженер Фонтана, который пил в это время кофе в гостиной супругов Дозио, тоже думал о непростительной ошибке, допущенной им три минуты назад. Правда, у него были смягчающие вину обстоятельства. Когда речь зашла о сельских ресторанах на холмах и о том, сколь они вредны для больных гастритом, он шутливо упрекнул Витторио:

— Как ты мог бросить меня на съедение шведам, а сам удрать неизвестно куда. Ваш муж даже горячего не дождался, — объяснил он Анне Карле.

Поди знай, что шутка вызовет у синьоры Дозио такую реакцию! Она побледнела, а Витторио, наоборот, густо покраснел. Только тут Фонтана сообразил, что совершил грубейший промах.

— Нет-нет, мне вовсе неинтересно узнать, что ты делал в тот вечер, — с убийственным спокойствием произнесла Анна Карла. — Это твое личное дело. Ты, как и я, мог отправиться в кино. Возможно, мы даже смотрели один и тот же фильм.

— А, так ты была в кино? Почему ты мне об этом не сказала? — сразу перешел в контрнаступление Витторио.

— Больше того, мое алиби проверить невозможно, А твое, скорее всего…

— Какое алиби? Объясни толком.

— Только после того, как все объяснишь ты.

Инженер Фонтана, который был верующим, спросил себя, почему церковь в своей бесконечной мудрости не считает оплошность грехом — значит, его невозможно искупить и тем самым облегчить свою душу. Эти пререкания между мужем и женой, возникшие целиком по его вине, мучили его сильнее, чем смертный грех.

— Но ты хорошо сделал, что сбежал, — сказал он Витторио с неестественной живостью. — То был не ужин, а бомба замедленного действия. Такой длинный и тягостный!

Витторио испепелил его взглядом: опять промах!

— Раз уж мы заговорили о «тягостных» проблемах, — с улыбкой сестры милосердия сказала Анна Карла, — я хотела бы, дорогой Фонтана, получить от вас кое-какую информацию.

Фонтана охотно открыл бы ей любые военные тайны, лишь бы переменить тему разговора.

— Я вас слушаю!

— Вы несколько месяцев тому назад рассказывали Витторио довольно пикантную историю…

— Вполне возможно, — с опаской подтвердил Фонтана, чувствуя, что почва вновь уплывает из-под ног.

— Вы рассказывали о тех же шведах и об одном… непристойном органе. Но в чем именно суть истории, я толком не поняла, ибо вы, увидев меня, смутились и заговорили о чем-то другом. Не припоминаете?

— Да… если не ошибаюсь… речь шла… — промямлил инженер Фонтана, пытаясь предугадать, какие еще мины его подстерегают.

— О чем же шла речь? Вы рассказывали анекдот?

— Честно говоря, нет. И это были не шведы, а голландцы.

Фонтана, собравшись с духом, приступил к рассказу.

— Сначала он все рассказал полиции и лишь потом сообщил нам. Весьма любезно с его стороны, — прошипела Пьовано-младшая. — Такой бестактной выходки я от Арлорио не ожидала. Ведь я же ему ясно дала понять, что мы не хотим быть замешанными в подобную грязную историю.

Генерал дипломатично наклонил голову в знак согласия, а также для того, чтобы отпить из стакана оршад. Он не собирался горячо осуждать некорректный поступок адвоката Арлорио. День был очень жаркий, и здесь, на террасе графинь Пьовано, можно было наконец-то насладиться благодатной свежестью. Собственно, ради этого он и пришел к ним сегодня.

— И главное, меня поражает наивность полиции. Стоило им узнать, что Гарроне упоминал о камнях, как они решили, что напали на верный след. А у Гарроне язык был без костей. Если бы я вздумала рассказать полиции обо всех его дурацких выдумках, мне бы и недели не хватило. — Она никак не могла успокоиться. — Теперь завтра в дом нагрянет вся оперативная группа искать вчерашний день и позорить нас. Нет, никогда ему не прощу, этому наглецу Арлорио. Легко быть образцовым гражданином за чужой счет.