Его среди нас нет
Шрифт:
— С того урока, который вас интересует, Слюдов не был выгнан. Но зато на тот урок опоздал один человек из нашего класса!
Огромная заинтересованность и страшное разочарование буквально разрывали Сережу. А Коробкова усмехнулась с тем совершенно дурацким наслаждением и превосходством, с каким девчонки сообщают вам, что они отнюдь не думали в вас влюбляться!
Да, именно так усмехнулась надменная Коробкова и показала Сереже свой дневник, где на соответствующей странице значилось: «Родители! Ваша дочь 2-го октября прогуляла 20 минут урока истории». И подпись, которую Сережа знал
— Надеюсь, теперь тебе все понятно?
Ему тут хоть бы немножко съехидничать… Не из того он был сделан теста!
Коробкову, надо заметить, это удивило — его такое благородство. И она сказала изменившимся голосом:
— До свидания… Крамской! Надеюсь, разговор останется между нами.
Прозвенел звонок. Сережа едва услышал его разочарованными ушами… А ну-ка хватит! Пора успокоиться! Да ведь ничего и не было для него, Сергея Крамского, в этой Маринке. Его сердце официально принадлежало Самсоновой, раз он был болельщиком ее команды… И вообще, не может любовь появиться из глупой записки, тем более из обиды.
Теоретически так.
А в жизни — чего только с нами девчонки не делают!
Он вошел в класс. И, видимо, с таким не от мира сего грустным лицом, что учительница истории Жанна Михайловна, которая Маринке написала замечание недрогнувшей рукой, которая и Сережу обычно несильно жаловала, сейчас лишь кивнула головой: мол, садись за парту.
Дела подследственной плохи!
Таня тоже была всего лишь человеком, да к тому ж еще и девочкой. И едва только Сережа сел:
— Кажется, есть новости?
— Годенко невиновен!
— Так! — сказала Таня, сощурив глаза. — Почти все сходится. Годенко — подставная фигура. В смысле: его пытались мне подставить!
Тут она заметила Сережин трагический вид.
— А что, собственно? То есть я хочу спросить, каковы подробности дела?
Молчать было бы невозможно, и Сережа, срезая углы и разливая ведра серой краски безразличия, передал историю с запиской и всем прочим.
— И где сама записочка?
Она осмотрела ровный бумажный квадратик, небрежно сунула его в карман.
— Да не страдай! После окончания дела тебе вернут твою драгоценность. А я на прошлом уроке — чего это, думаю, ты такой нервный. В уборную побежал!
Сережа молчал.
— Коробкова… Это с такими волосками жидкими — белыми?
— Садовничья, встань! Повтори, пожалуйста, о чем я сейчас говорила… Дай дневник!
Все-таки есть справедливость на свете!
Дома Сережа еще раз прошел всю эту историю от начала до конца. Бабушку бы спросить… Невозможно!
И тут он вспомнил, что в старину — не когда бабушка была молодой, не в тридцатые годы, а намного-намного раньше, — если запискам хотели придать особое значение, то непременно окропляли их духами. Не мужчины, конечно, а женщины.
И теперь Сережа страшно жалел, что не догадался сделать такую простую вещь — понюхать ту бумажку. Ведь ароматам свойственно улетучиваться, а сколько еще протянется следствие, неизвестно!
На следующий день Таня абсолютно не обращала на него внимания.
Причем так равнодушно, так по-деловому не обращала, словно бы это и не Сережа был ее главным помощником. Словно бы это и не он так безупречно отработал версию Годенко.Правильно говорится, что бывают на свете люди, а бывают — которым только бы покомандовать!
— Тань, — наконец он сказал, — уже два дня твои проходят!
Таня посмотрела на него, усмехнулась — так, между прочим, удивительно по-взрослому. Не с ехидством, не с превосходством, а именно вот по-взрослому: что, мол, Сережа еще маленький, а она до ужаса огромная!
— Не волнуйся, тебя не забыли. Просто все должно выясниться именно сейчас.
— Когда сейчас?
— А вот смотри. — Таня подняла руку.
Шел урок литературы. Алена Робертовна, увлеченная своим объяснением, ее не замечала. Тогда Таня встала:
— Скажите, пожалуйста, Алена Робертовна, а когда будет готова контрольная по литературе?
Алена запнулась на лету.
— Контрольная?.. Да, действительно! Завтра будет готова.
— Спасибо! — произнесла Таня особенно ученическим, старательным голосом и села. И тут же показала Сереже… жетончик алюминиевый: — Вот она где, контрольная!
Весь прямо-таки похолодев, Сережа догадался: сумка с тетрадями — магазин — жетон из камеры хранения!
— Ты как его достала?
— Забыл? Подобрала за мечтательницей.
Он посмотрел на учительницу, которая уже опять парила в своем рассказе.
— Ты что хочешь с ним делать? Зачем он тебе?
— А чтобы сконструировать некоторую ситуацию. — Тут уж она не смогла удержаться и улыбнулась: мол, я тебе не какая-то Коробкова. — Но о подробностях несколько позже.
А «подробности» были такие. Два дня сумка лежала в универсаме. И Алена Робертовна про нее не вспомнила! Таня рассудила, что и с журналом могло произойти нечто подобное. И лежит он себе где-нибудь в камере хранения Курского вокзала, или под диваном у двоюродной бабушки, или шут его знает где — они ведь тогда за классной не следили!
Алена рассеянная — вот в чем истина!
— А зачем тебе номерок нужен?
Номерок Тане нужен для чистоты эксперимента: узнать, вспомнит Алена без подсказки, где тетради посеяла, или нет. Если не вспомнит, значит, она и журнал куда-то задевала! Такую вот нелепость придумала Таня.
— Ну, это… мало ли, — сказал Сережа, — это ведь все-таки не обязательно…
— А у нас вообще не может быть прямых доказательств. Но как косвенное оно очень сильное. Это во-первых! А во-вторых, больше-то некому. Был Годенко подозреваемый… — Она выразительно посмотрела на Сережу.
Но забывчивость еще не преступление. Преступление, рассуждала Таня, когда человек свою вину начинает валить на другого. А ведь Алена так и сделала. Я, говорит, видела в учительской журнал, а ты, Годенко, его стащил!
И за это она должна быть наказана!
— Нельзя так, Тань, — неуверенно возразил Сережа.
— Ладно, хватит, — прервала его Таня. — Пиши! «После шестого урока состоится важное сообщение. Группа розыска».
— Как это — «сообщение» — и вдруг «состоится»?
— Ничего. Нормально будет. Посылай по рядам.