Его величество Человек

Витя начал есть деревянной ложкой, то и дело роняя рисинки. Подражая старшим, попробовал и редьку. Она пришлась ему по душе: хрустела и была очень вкусной.

—Что это?

—Редька это, сынок. Неужели никогда не ел? — удивился Махкам-ака.

—Горькую редьку ел, а эта сладкая какая-то.

—Да, сладкая редька.

—А разве сладкая редька бывает?

—Вот ведь ешь сам,— рассмеялась Мехриниса.

—А плов у меня уже кончился. Съел я раньше всех. Первый.

Мехриниса переглянулась с мужем — « Нельзя с голодухи переедать»,— но все же положила мальчику несколько ложек в касу. Витя и это съел и вновь посмотрел на супругов. Они рассмеялись, не в силах сдержаться. Вместе с ними залился звонким смехом и Витя.

—Если дадите еще, я и еще съем,— гордо сказал мальчик.

—Ладно, пусть ест. Надо, чтобы глаза его насытились, и напои его как следует чаем.— Махкам-ака протянул Мехринисе касу.

В это время с улицы послышался мужской голос: «Уста, эй, уста!» Махкам-ака вытер руки и вышел на айван. Там стоял участковый милиционер Артыкбай.

—Поздравляю, уста! Будет теперь у вас весело!

—Да благословит вас аллах! Ну, Артыкбай, прошу, проходите.

—Спасибо, очень спешу.— Артыкбай увидел Витю, который вышел на айван и ел редьку.— Ого, какой богатырь!

—Поздоровайся, сынок, с дядей.

—Здравствуйте,— с опаской поглядывая на милиционера, сказал Витя и тут же повернул назад, вбежал в комнату, бросился к Мехринисе: — А зачем он пришел? Куда он меня поведет?

—Никуда не поведет. Пришел навестить тебя. А когда ты спал, приходили наши соседки. Они тоже навещали тебя. Еще придут,— ласково объяснила Мехриниса.

—А зачем им меня навещать?

—Ну, как же! Ты приехал из тех мест, где идут бои, ты столько повидал ужасов... Ты гость...

Витя задумался. Что-то собрался сказать, но тут Мехринису позвал Махкам-ака. Витя принялся осматривать комнату. Вдруг снова быстро вошла Мехриниса. Она взяла с полки сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его, пробежала глазами и вышла на айван. Витя, внимательно следивший за Мехринисой, расценил это по-своему. Он с опаской выглянул через дверь во двор, но милиционера уже не было. Муж и жена о чем-то озабоченно разговаривали, словно позабыв о нем. Витя увидел недоеденный плов, и невольно его рука потянулась к блюду. Он все еще хотел есть. Подражая Махкаму-ака, мальчик ухватил щепотку плова и... уронил его на одеяло, положив в рот только рисинки, оставшиеся на кончике пальцев. Затем с опаской взглянул в сторону двора и торопливо начал подбирать рассыпанный плов.

Муж и жена вернулись в комнату в крайне удрученном состоянии. Витя подбирал с одеяла рисинки и бросал их в рот. Но сейчас ни Мехриниса, ни Махкам-ака не обратили на это внимания. Усаживаясь на свое место, Махкам-ака сердито посмотрел на жену, обеспокоенно сказал:

— Если она вручила сама, то откуда же услышал Артыкбай?

Мехриниса помрачнела еще больше. Витя, не понимая, в чем дело, смотрел то на Махкама-ака, то на Мехринису, попробовал заговорить с ними, но понял, что разговор сейчас не получится. Боясь, что происходит что-то касающееся его и что его вот-вот уведут из этого дома навсегда, мальчик весь сжался в комок. Однако к плову его тянуло точно магнитом. Он взял ложку, взглянул на Мехринису, затем на Махкама-ака, упавшим голосом спросил:

—А можно еще поесть?

—Ешь, ешь, пожалуйста.— Махкам-ака подвинул блюдо с пловом поближе к мальчику и обратился к жене: — Когда ты вернулась, где было письмо?

—Валялось прямо под калиткой. Наверное, Салтанат бросила в щель.

Мехриниса скрыла от мужа, что показала письмо Икбал- сатанг, и теперь это угнетало ее. «Лучше заняться чем-нибудь и отвлечься...» Мехриниса встала, собираясь убрать дастархан.

—Хватит, сынок, переешь — живот будет болеть,— объясняла Мехриниса мальчику, для пущей убедительности поглаживая себя по животу.

—Теперь чаю попьем.— Мысли Махкама-ака опять вернулись к Вите.

—Я буду лучше пить воду.

—Горячий чай полезнее. Пища быстрее переварится. Ну, как, останешься у нас? — Махкам-ака взял Витю на руки и заглянул ему в глаза.

—На сколько дней? — насторожился Витя.

—Совсем!

—А тетя сказала, что я гость. Разве гость остается совсем? — недоверчиво спросил Витя.

—Когда в дом приходит новый человек — он гость. И ты сейчас гость, сынок,— пояснил Махкам-ака.

—А вы не выгоните меня? Я совсем-совсем не уйду, да?

—Зачем же тебе уходить? Ведь ты стал моим сыном.

—А папой вас можно называть? — Мальчик широко раскрыл глаза, замер в ожидании ответа.

Махкам-ака почувствовал, как застучало сердце у него в груди. Он видел настороженные, сверкающие детские глаза. И они заслонили в эту минуту для Махкама-ака все на свете.

—Конечно! Я же взял тебя в сыновья. По-узбекски «папа» будет «дада», а «мама» — «ойи».

Витя вдруг обнял Махкама-ака за шею и начал целовать в щеки, приговаривая «дада», «папа». Мехриниса вошла с самоваром и остановилась, не понимая, что происходит. Ставя самовар на место, она заметила, что Махкам-ака незаметно вытер навернувшиеся на глаза слезы, потом подмигнул Вите, указывая на жену.

Витя подошел к Мехринисе, взял за руку, глядя снизу вверх ей в лицо.

—Дада сказал, что я гость только сегодня. А завтра я уже сын моего дады. Он никогда меня не выгонит! Вы тоже не выгоните?

—Как же это можно? Почему? — растерялась Мехриниса.

—Скажите правду, не выгоните? — не отступал мальчик.

—Да нет же, нет!

—Можно я вас назову мама, нет — ойи? — Витя прижался к руке Мехринисы.

—Голубчик ты мой маленький!

Мехриниса была взволнована нахлынувшим чувством материнства. Такое же блаженство, какое она ощутила, когда обнимала Батыра, охватило ее и сейчас. Она прижала к себе Витю и, глянув на мужа, рассмеялась сквозь слезы.

—Не бойся, сынок. От радости плачет твоя мать,— сказал Махкам-ака, видя, что мальчик с беспокойством смотрит на заплаканное лицо Мехринисы.

Глава десятая

Как-то под вечер Махкам-ака навестил приятеля. Тот работал слесарем в депо. Весело беседуя за чаем, Махкам-ака и хозяин решили, что надо посадить яблоню в честь Вити. Как раз есть место — рядом с яблоней Батыра.

Домой Махкам-ака вернулся в приподнятом настроении, но тут его ожидало странное известие. Жена подала Махкаму повестку из милиции. Махкам-ака заволновался: зачем его вызывают? Знают ли об этом Артыкбай и Абдухафиз? Хорошо, если знают, а если не знают? Сказать бы им! А вдруг что-нибудь секретное и никому нельзя говорить о вызове? Тогда что делать?

Махкам-ака долго стоял в растерянности, зажав в одной руке повестку, в другой — саженец. Мехриниса не сводила с него глаз, все вспоминала Икбал-сатанг.

Обычно Мехриниса никогда и ничего не скрывала от мужа и сейчас мучилась оттого, что впервые утаила от него правду про письмо Батыра. Вдруг мужа вызывают по этому поводу? Вдруг Икбал-сатанг проболталась? Что подумают тогда о жене Махкама-ака? Как сложатся после этого их отношения?

Наконец Махкам-ака пришел в себя. Он положил повестку в карман, взял в руки кетмень и понес саженец в конец двора.