Эхо небес

— Добро пожаловать, — сказал я. — Можно вам предложить пива с сыром? — Широкие поля шляпы качнулись в ответ отрицательно.

— У нас был с собой ланч в коробочках, — ответил за нее Асао, поставив чемодан на пол и смущенно глядя себе под ноги, словно, пока она медленно поднималась по ступенькам, случайно заглянул к ней под юбку.

— Асао сразу поедет обратно. Завтра у него деловая встреча по поводу намечающейся работы. — Это были первые слова, произнесенные Мариэ, и ее голос звучал напряженно.

Сын стоял рядом со мной абсолютно спокойно, но все это время как будто что-то обдумывал.

— А как же бассейн? — спросил он. — Небо уже совсем прояснилось.

Солнечные лучи пробивались сквозь ветви березовой рощи, и облака у нас над головами были ослепительно белыми. В такое время года нередки внезапные ливни, но если к середине дня разгуливалось, мы отправлялись в расположенный за три километра бассейн и там же обедали. Интуитивно чувствуя, что с Мариэ что-то неладно, сын, вероятно, опасался, что, оказавшись в доме, мы и не вспомним о бассейне, куда ему очень хотелось, не столько ради плавания, сколько ради обеда после купания.

— Хикари, ты собирался поплавать? — откликнулась Мариэ, быстро сообразив, что к чему. — Почему бы нам не пойти вместе? Асао подбросит нас по пути в город.

— Но вы, вероятно, устали. Вздремнуть не хотите?

— Подремлю, загорая рядом с бассейном. Купальник я прихватила, — в ее голосе появились признаки оживления.

Через двадцать минут мы были уже на месте. Крупный упитанный Хикари погрузился в детский бассейн и вскоре «поплыл», передвигаясь по дну на четвереньках. Во взрослом бассейне — оттого что утром висел туман, да и сезон толком не начался, — кроме нас не было буквально ни души. Нырнув, я выплыл со стороны, где открывался вид на долину.

На фоне пологого склона, покрытого блестящей молодой листвой, в контрастно обрисовывающем все прозрачном воздухе Мариэ крепко спала в пластмассовом шезлонге: солнечные очки по-прежнему закрывали глаза, дыхание было глубоким и ровным. Стройные мускулистые бедра, расширяясь, как лопасти весла, повторяли изгиб белых и голубых полосок купальника и сочленялись вокруг ее впалого живота, как ноги разборной куклы. Пока, мокрый после купания, я стоял над шезлонгом и, опустив глаза, смотрел на нее, холмик ее лобка, плотно натягивавший ткань купальника, казалось, приподнялся, почувствовав на себе мой взгляд. В Мехико мне приснился куст темных волос, мягко колышащийся там, еще ниже.

Растянувшись в соседнем шезлонге, я смотрел вверх на быстро бегущие облака и словно наплывающие на меня зеленые горы. Линии бедер и живота Мариэ, их упругость выдавали, по моим ощущениям, женщину, выросшую вдали от Японии, сохраняли печать переходного возраста и ранней юности, проведенной среди американских подростков. Я снова вспомнил, как смело, но и серьезно звучал ее голос в записи «проповеди» на тему «Что делать, если ты оказалась во власти сексуального желания»…

С гор долетел насыщенный влагой ветер, и, подняв голову, я увидел, что дождь уже льет на внезапно окутанную тьмой гору по другую сторону долины. Вскоре он доберется и до нас. Местные ребятишки уже повылезали из воды и теперь беспорядочно носились вокруг, постукивая зубами от холода. Я посмотрел на Хикари, единственного, кто остался в детском бассейне и все еще шлепал по воде, как огромное неповоротливое морское чудовище.

Неожиданно Мариэ вскрикнула. Звук голоса был душераздирающим.

Я обернулся и увидел, что она, все еще сидя в шезлонге, так резко повернулась ко мне всем корпусом, что груди под купальником свесились на сторону, а взгляд, направленный на меня, застыл от ужаса.

— Скорее всего, сейчас пойдет дождь, — сказал я.

— …Я ведь заснула совсем ненадолго, но видела ужасно длинный сон, — сказала она и, дотянувшись до лежащего у ее ног полотенца под шляпой, села, прикрыв грудь и живот, на ручку шезлонга. — Я была в летнем домике дедушки, по ту сторону от Асамы. Эта гора, которая так потемнела, не Асама?

— Нет, Асама с другой стороны. Это Такацунаги. Потемнело из-за того, что погода испортилась, так что пора идти. Я сейчас кликну Хикари.

Пока я шел к «лягушатнику», капли дождя, сверкающие, как драгоценности, в еще не скрывшихся лучах солнца, принялись прыгать по воде и колоть мне голую спину. Мгновенно настигнутые ливнем, который, казалось, не скоро закончится, мы уселись поесть в ресторане возле бассейна. И это было кстати, потому что хоть после возвращения я и приготовил ужин, Мариэ так утомилась от крутого подъема в гору, что сразу же легла спать у меня в кабинете и не показывалась до полудня следующего дня.

Пока мы возвращались домой, вдыхая свежий после дождя запах земли и зелени, Мариэ рассказала мне про сон, который увидела, заснув возле бассейна. Ради Хикари, у которого болезнь сказывалась и на ногах, придавая ему особую косолапость — причина вечно снашиваемой набок обуви, — мы шли довольно медленно, но Мариэ была такой измученной, что приходилось то и дело останавливаться, чтобы она могла отдышаться. И все же она продолжала рассказывать.

— После смерти деда я в этих местах не бывала, а вот сегодня увидела гору Мёги, гору Асама, а у реки большой ильм шершавый — помните? — по дороге к бассейну. И эта особенная прохлада в воздухе, как и прежде… Заснув, я сразу оказалась там: в детстве, в Коморо. Мне снилось, что я играю сама по себе, одна, возле шершавого ильма: собираю цветы и кладу мостки-прутики вдоль муравьиной тропки. Я в белом платье с пояском и золотыми застежками на плечах, ремешки красных туфель застегнуты сбоку на пуговицы. Туфли новые, и каблучки слишком высокие, так что мне неудобно на корточках, куда хуже, чем если бы я была босиком…

Я все еще занята листьями, стебельками, муравьиными прутиками, но ощущаю уже что-то новое. Такое чувство, будто за мной, сидящей на корточках, наблюдает откуда-то с ветки старого дерева подвешенная там видеокамера (хотя на самом деле наблюдают мои собственные глаза) и уже видит то, что случится вот-вот, сейчас.

Три минуты спустя в эту точку ударит сильнейшая молния, расщепит толстый могучий ствол, за который я все еще придерживаюсь рукой, выкладывая на траве прутики, и сожжет его до основания… Ветки на макушке дерева приподнялись, словно заряженные током, а когда мои волосы касаются золотых пряжек на плечах, от них летят искры. И я, и дерево — оба наэлектризованы, как бы подключены к огромной грозовой туче наверху, над головой. Все вокруг меня замерло в ожидании удара молнии.

Глаз, который следит за мной из ветвей шершавого ильма, видит, как три минуты спустя я все еще сижу, замерев, на корточках и храбро — для такой маленькой девочки — справляюсь с охватившим меня напряжением. При вспышке молнии моя ручонка по-прежнему держится за шершавый могучий ствол, и, прежде чем я услышу удар грома, я уже сожжена дотла вместе с деревом — три минуты спустя…

На самом деле я, дрожа от испуга, стремглав побежала к веранде и очутилась в объятиях фотографировавшего меня деда, но во сне все это только еще предстоит, и с особой сновидческой ясностью я знаю, что могу выбрать любой из вариантов «три минуты спустя». И значит, надо решать, какой выбрать.

Не трогаясь с того места, у подножия дерева, я исчезну с лица земли, оставив в дедушкином фотоаппарате последний снимок хорошенькой маленькой девочки. И я знаю, что этой жизни достаточно. Если она продлится дольше, то все повторится сначала: я вырасту, рожу Мусана и Митио, заставлю их пройти через страшные испытания и в конечном итоге погублю, а потом толкну их отца к алкоголю и саморазрушению… И я отлично знаю, что именно так все и будет.

Но у бедной маленькой девочки в моем сне преувеличенно быстрые реакции, и она вскакивает, оставляя дерево за спиной, и мчится к дедушке, уже наставившему на нее объектив фотоаппарата… Зачем выбирать путь, ведущий к стольким бессмысленным страданиям? Наблюдающая за мной видеокамера (я сама) издала громкий надрывный стон, и я очнулась от звука своего голоса.