Эхо Непрядвы

За рекой Мстой дебри все чаще расступались полями и кулигами, лесные дороги и тропы сбегались к тракту, связывающему Вышний Волочек с Новгородом, словно ручьи к большой реке. При подходе к Мсте тракт наконец стал оправдывать свое название – даже мосты появились, и на гатях кони уже не брели по брюхо в воде и грязи. На полях мужики дожигали костру и солому, возвращая истощившейся земле частицу плодородной силы. Дружинники, поругивавшие пастырей за тяжелый путь посуху, приободрились, оглядывая пажити, вслушиваясь в покрикивание оратая.

– Гляди-ко! – дивился длинный, нескладный Додон. – И тут пашут по-нашенски – сохой да ралом. Што бы им чего свово не удумать?

Молодые дружинники прыснули за спиной Додона, Мишка Дыбок, мигнув, подхватил в тон:

– И земля у их, бесов, земляная, и сосняк сосновый, а про ельник не скажу – весь осиновый.

– Ты не шуткуй про землицу-то. Вот под Нижним аль Костромой репа по полупуду родится, зернину брось – куст колосьев. У нас же не то. Пошто так?

– Эка! – отозвался Микула. – В нижегородском краю день едешь – едва деревню найдешь, у нас же кинь камень – в мужика попадешь. Тощает землица. У бабы и то вон первый здоровее всех родится.

– Здесь, говорят, хлеба почти не сеют. Зато льна берут богато и в неметчину с выгодой продают.

– Новгород свово не упустит, – заметил пожилой дружинник. – Но земля-матушка, чего не родит она? Не зря ж говорят про нее – всех жирней она на свете.

– Не скажи, – возразил Додон. – Небось пузо купца Брюханова пожирнее здешней землицы.

Кметы залились смехом.

От возка святых отцов подали сигнал привала. Спешились, развели костры на краю леска. В котлах забулькала ключевая вода. Дружинники-монахи обедали отдельно, вместе со своими пастырями. Скоро от их костра потянуло соблазнительным запахом варева, Мишка заворчал:

– От боровья! Небось горох жрут, нам же снова – кавардак да осетрину с белужьей икрой. Воротит уж!

– Сходи да попроси, небось вырешат, – предложил Алешка.

– Я те схожу! – пригрозил Тупик. – Ты, Мишка, не дразни мне людей. Надоела осетрина с кавардаком – ступай в посадские торгаши, там каждый день горох лопают.

Мишка исподлобья глянул на сотского, ничего не сказал. Когда же сытые дружинники прилегли на потниках и Тупик отошел поглядеть коней, Мишка нагнал его:

– Пошто злишься, боярин? Аль я твоей женке ребенка сделал?

– Што говоришь?! – Тупик схватил Мишку за грудь.

– То и говорю, Василь Андреич. Настя-то вот-вот разрешится. От меня она не могла. Бил я ее, сказала – от тебя. Не обманывает – не та баба.

– Ты бил ее? С ребенком в животе?!

– Ее бил, по заднему месту, – усмехнулся Мишка. – Ребенка не трогал – чужих не бью.

Тупик снова ухватил дружинника, притиснул к сосне.

– Брось, Василь Андреич, я могу и покрепче тряхнуть. Не трону ее больше. Она и попу сказала, что не мой ребенок. Только куды ее теперича? Обратно в деревню – дак отец не примет без твоей воли. Я-то уж себе купецку дочку выглядел. Она согласна, а купец стар, наследство за мной будет… Дал бы ты мне пару рублишек на развод, Василь Андреич, а? Расходы ж…

Тупик торопливо расстегнул кошель.

– Я – дрянь, но ты, Мишка!.. Неуж ты русский? А Настену… Не твоя забота, как ее теперь устроить.

– Русский я, Василь Андреич. Потому и гоню жану неверную. Токо уж ты не лезь в это дело. Моя жана – я и устрою.

– Зачем же соглашался жениться? Неуж не понимаешь – сам ты во всем виноват! Хотя и я…

– Кто говорил – отец, мол, справный? Я и подумал – приданое за ней изрядное. А Стреха – жох, полушки не дал. Не баба нужна мне, боярин, но казна. С казной любую бабу добуду.

Тупик смотрел в широкую спину Мишки с растущим отвращением к происшедшему. Двумя рублями за Настену его расплатился – по цене вырванной бороды, – и он взял! Сам попросил!.. А если она узнает? Если узнает Дарья?..

На следующий день с берега речки Жилотуг глазам моссковских посланцев явились серые башни каменной новгородской стены, вознесенной над могучими земляными раскатами, в вечереющих лучах засияли храмовые купола Софии и множества монастырей, обступивших северную столицу Руси…

< image l:href="#"/>

X

Месяц больших трав был в разгаре, когда Тохтамыш объявил смотр войску. Мурзы и наяны ждали этого: большая охота – хороший повод проверить военную готовность. На ковыльной равнине близ Сарая-Берке собрались многие тысячи всадников при полном походном снаряжении. Не было лишь Кутлабуги да Едигея – первый должен скоро подойти, а второй ждал ханскую охоту в своих владениях. Кутлабуга – единственный из военачальников, кто знал об истинных намерениях Тохтамыша, Едигей же, сам того не ведая, оставался поберечь ордынские тылы, чего он потом так и не простил хану Тохтамышу.

Еще до смотра в ханскую ставку был вызван Батарбек – начальник сильнейшего в Орде тумена. Третьим в шатре находился царевич Акхозя.

– Тебе, Батарбек, – заговорил хан, – знакомы все дороги на Русь, Акхозя ходил только до Нижнего Новгорода. Стань ему верным учителем. – Темник молча поклонился. – С пятью тысячами воинов вы пойдете в Казань. Там в эту пору много русских купцов. Убивать их не надо, купцов мы бережем. Отбери у них все имущество, скажи: это в счет многолетних долгов московского князя. Лучшие чамбулы эмира подчини себе, потом переправься через Итиль – лодий у тебя будет довольно. – Каменное лицо Батарбека потрескалось от удовольствия. – Пойдешь от Казани прямо на Москву, как можно быстрее и как можно незаметнее. – Хан подозвал темника к разложенному чертежу, провел ногтем, обозначая путь тумена. – Там, где пройдешь, не оставляй ничего. Вот отсюда пошли одну тысячу на Владимир, другую – на Суздаль. Тысячникам города брать изгоном, с налета. Если не удастся – уходить сразу, к Москве. Что тебе непонятно?

Батарбек поклонился всем телом, как деревянный болванчик, достал войлок лицом.

– Мы слышали – мы исполним.

– А где же будешь ты, повелитель? – изумленно спросил царевич. Тохтамыш усмехнулся:

– Об этом тебе скажет твой темник.

К тайной радости большинства мурз хан поручил им самим смотреть войска и возвращаться в улусы. Присоединив к своему тумену оставшиеся тысячи Батарбека и лучшие сотни сборного войска, он поднялся и ушел на закат. В тот же день сакмы конных тысяч дотянулись до великой реки Итиля. Под летним небом, среди зеленых берегов, текучее море сладкой воды сияло бирюзой. В глубоком и просторном заливе стояли большие торговые суда, похожие на плавучие сараи. К берегу приткнулись сотни рыбачьих лодок. Воины, однако, радовались зря – суда и челны предназначались для переправы верблюдов и снаряжения. По широким сходням Тохтамыш въехал на палубу, сошел с коня, поднялся на кормовую надстройку.

Войску Орды часто приходилось одолевать реки с ходу, и давно минули времена, когда степняку под страхом смерти запрещалось омывать в реке обнаженное тело. Спешиваясь, всадники раздевались догола, укладывали в челны одежду вместе с оружием и седлами, пробуя воду, с хохотом плескали друг на друга. Кое-кто надувал бычьи пузыри на случай, если оторвет от лошади и придется до берега выгребать самому. Вот уже первые сотни, ведя лошадей за гривы, вошли в реку. Когда конь всплывет, важно успеть схватить его за хвост, иначе придется плохо – Итиль широка и быстра, не утонешь – отстанешь, а это хуже, чем утонуть. Постепенно река очернилась тысячами человеческих и конских голов, среди них плыли челны. Тревожным бураном кружили над водой горластые чайки. Посреди реки вскинулась туша гигантской рыбы – то ли белуги, то ли осетра, – до хана долетел испуганный крик, но вода снова стала спокойной, лишь голоса чаек нарушали тишину, и хан перевел взгляд на берег.