Эхо (Сборник фантастических рассказов)

Однако все разрешилось неожиданным и даже трагическим образом.

Утром Николай Иванович надел очки и стал следить за соседкой Кирьянихой. Кирьяниха кормила утят. Утка у нее издохла, и утята доставляли Кирьянихе немало хлопот.

— Жрите, проклятые, — говорила она. — Да не разбегайтесь по всей деревне. Позавчера вас было четырнадцать, вчера тринадцать…

— Матрена Васильевна, — окликнул ее Николай Иванович, подойдя к забору.

— Чего тебе? — недовольно откликнулась Кирьяниха, она была старше Николая Ивановича и, несмотря на его обходительность, называла его на «ты».

— Не выпускайте утят со двора, — посоветовал Николай Иванович.

— Пошто?.. — подозрительно обернулась к нему старуха.

— Коршун… — сказал Николай Иванович. — Коршун побьет ваших утят.

— Не выпускать, значит? — спросила старуха.

— Не выпускайте, — обрадовался Николай Иванович — хоть один человек наконец-то его послушает.

— А что я их, — не без злости спросила старуха, — под юбкой держать буду? Целый-то день?

— Как знаете… — обиделся Николай Иванович. — Я вас предупреждаю.

— Предупреждаю… — ворчала старуха. — Ишь ты, предупредитель.

Она открыла калитку и всех до одного утят выгнала на улицу. Желтые шарики замелькали по дорожке, полезли под забор Николая Ивановича, рассыпались по двору.

И тут — не успела старуха прикрыть калитку — камнем с неба свалился коршун.

— Кыш! Кыш!.. — закричал и замахал руками Николай Иванович. Двое утят забились в лапах пернатого хищника.

— Кыш! — кричал Николай Иванович.

Одного утенка коршун все-таки уронил. Окровавленный комочек упал у ног Николая Ивановича. Учитель поднял его и понес во двор Кирьянихе, которая тоже размахивала руками и кляла, на чем свет стоит, коршуна.

— Вот… — сказал Николай Иванович, опуская птенца возле каменного корыта, в котором только что плескались утята. — Я вас предупреждал, — укоризненно обратился учитель к Кирьянихе.

— Предупреждал!.. — Жабой посмотрела на него Кирьяниха. — А разреши спросить, на каком основании ты предупреждал?

Николай Иванович молчал, чувствуя себя опять оскорбленным.

— Молчишь?.. — Кирьяниха надвигалась на него как туча. — Старый хрыч, вареная колбаса! Молчишь, говорю?.. Напялил очки — и молчишь? На каком основании ты узнал про коршуна? — требовала объяснения Кирьяниха. — И за Осипову баню надо с тебя спросить, и за Кольку Синицына, и за семьдесят два рубля Маришкиных — за все надо спросить!

Николай Иванович пятился от разгневанной женщины. Кирьяниха наступала:

— На каком основании мутишь деревню? Пре-дупре-ждаю… — передразнила она Николая Ивановича, очень похоже, как он произносил это слово. — Как ты узнал про коршуна?..

Дальше пятиться было некуда. Позади Николая Ивановича стояло корыто. Кирьяниха приблизилась вплотную к учителю.

— До каких пор будешь смущать жителей, домовой? Тебя спрашиваю!

Николай Иванович беспомощно моргал, опустив перед старухой руки по швам. Он абсолютно не умел обороняться в подобных случаях. Молча смотрел в брызжущий рот старухи с двумя или тремя испорченными зубами.

— Молчишь?.. — Кирьяниха содрала с носа Николая Ивановича очки и так трахнула их об корыто, что вдрызг полетели не только стекла, но и оправа.

— Вот тебе! — сказала старуха. — И коршун, и баня, и Колька — все вместе!

Николай Иванович пошатнулся и, как подкошенный, опустился на землю.

— Что вы наделали? Что вы наделали?.. — лепетал он.

В отчаянии шарил дрожащими старческими руками в траве, словно надеясь собрать осколки, склеить их, сложить воедино.

— Что вы наделали? — повторял он. — Вы не представляете, что вы наделали!..

Осколки шуршали, звенели в его руках, но ничего из них сделать было нельзя.

Ничего уже сделать было нельзя.

ДОМОЙ

— Смените кассеты на гелиографе Б-12. Завезете письма Сокольникову — они там ждут не дождутся. Что еще?.. — Степанов тер подбородок, придумывая, что еще поручить Гурьеву. Под пальцами у него скрипело — подбородок требовал немедленного бритья. Впрочем, утро только что началось — хмурое ветреное марсианское утро. В соседней комнате в спальных мешках зоревали Беряари и Базилевич — геолог и химик, приехавшие вчера с отчетами. — Да… — продолжал завбазой, — будьте осмотрительны на дороге Тушинского канала. — Гурьев знал, что дороге не меньше двух миллионов лет. — Ну, пока все, — Степанов перестал тереть подбородок. — В добрый путь!

Гурьев повернулся и вышел, оставив начальника за отолом, заваленным кипами бумаг, образцами пород, камнями, обтесанными кем-то в незапамятные марсианские времена. Последним, что видел Гурьев, прикрывая дверь кабинета, было усталое осунувшееся лицо Степанова, руки, лежавшие на столе, как показалось Гурьеву, в нерешительности: за что браться.

Кассеты подготовлены с вечера, перенесены в вездеход, поэтому Гурьев сразу вошел в кессон, натянул скафандр и снизил давление до наружного, почти до нуля, — атмосфера на Марсе составляет сотые доли земной. Когда компрессоры, отсосав воздух, заглохли,

Гурьев вышел наружу — в красноватый туман и вечно не прекращавшийся ветер. Марс не нравился Гурьеву. Что тут может понравиться — ветер, песок, холод?..

Проводив Гурьева, Степанов с минуту медлил: с чего начать. Анализы почв, астрономическая, ареофизическая, биологическая информация, образцы пород, первые слитки кадмия — Марс начал давать продукцию, — все это ждало отправки. Корабли на Землю стартуют сегодня в двадцать часов по местному времени. Задержать их можно часа на полтора, на два (и то в крайнем случае), а работы… Подписать, проследить, подтолкнуть, утрясти — руководящая толкотня достигнет сегодня апогея. Так всегда в дни отлета. Какое там бритье! — Степанов опять потер подбородок. Взгляд его упал на кучу докладных, накладных, приказов, в которых разобраться надо было немедленно. И он стал разбираться.

Подписывая бумаги, механически отметил рев вездехода. «Пошел…» — сказал про себя Степанов и углубился в метеосводку, в которой вчера заметил неточность — надо исправить.

В смежной комнате зашевелились, закашляли — просыпались Бернари и Базилевич.

— Иван, — сказал Базилевич, — ты передал сынишке бутоны?

— Нет еще, — ответил Бернари.

— С кем передашь?

— С Поляновым.

— Я тоже передам вязочку — с Гринем.

— Как хочешь, — согласился Бернари. — Можно и с Гринем…

Вывозить с Марса что-либо без разрешения запрещено. Но все равно вывозили — разве за всем уследишь? Вот и сейчас Степанов слышит сговор сотрудников. Однако не пойдешь и не скажешь: «Запрещаю», — Бернари и Базилевич работают в песках, не покладая рук и не требуя выходных. Никто на Марсе не требует выходных. А бутонов кругом — хоть греби лопатой: окаменелости вроде земных белемнитов… До сих пор не разгадано: фауна это Марса или окаменелая флора. По форме — бутоны цветка, а может быть, они плавали или летали в воздухе. Биологи за них еще не взялись; есть, говорят, задачи поинтереснее. А что на Марсе не интересно?..