Эхо вечности. Багдад - Славгород

Вопрос, почему в июне-июле 1942 года не была организованна эвакуация севастопольского гарнизона, до сих пор остается открытым. На него нет ответов. А ведь фактически героическим защитникам было отказано в возможности сохранить свои жизни и в дальнейшем сражаться с врагом на других участках огромного советско-германского фронта.

Увы, Крым в начальный период Великой Отечественной войны стал по-настоящему роковым местом для нас: вначале керченская катастрофа, а затем падение Севастополя, полная оккупация Крыма.

Вот так и получилось, что при полной осведомленности высшего командования Красной Армии подавляющее большинство героических защитников Севастополя в итоге оказались во вражеском плену...

Значит, плен, хоть так хоть иначе, никак не обошел бы и Бориса Павловича, разве только в случае его гибели. Не попади он в плен 10 февраля, так попал бы летом... Он был обречен на эту долю самим ходом событий, решениями высшего командования. Но тогда он не знал этого, и после войны не сразу узнал правду, и всю жизнь чувствовал себя так, словно на нем стояла черная метка, словно был он виноват перед побратимами и перед Родиной в самом подлом преступлении, в измене.

Он даже мысли не допускал, что это не он предал, а его предали! Измена имела место, но со стороны командования Красной Армии против него! Кто знает, возможно, это незнание спасло его от страшного разочарования и горечи. Впрочем, это вряд ли были бы менее травмирующие чувства.

Симферопольский лагерь

Ну привезли в лагерь, выгрузили их... Борис Павлович еще был очень плох. Со временем оказалось, что травмы его не так безобидны, как он думал вначале. За ударом в затылок вскрылось сотрясение головного мозга, а за разбитой ногой оказалась не просто ссадина, а серьезный ушиб сустава.

Двое из пленных после высадки из машины подхватили молоденького солдата и повели с собой чуть быстрее, чтобы он не отставал и чтобы немцы не увидели, что он в плохом состоянии — больных они просто достреливали.

До места, где содержали военнопленных, было далековато, и без помощи друзей Борис Павлович живым туда не дошел бы. По сути это был не лагерь, а какая-то человеческая свалка, так как тут пленных держали под открытым небом. Это была огороженная высоким проволочным забором часть территории, охраняемая снаружи кучей нацистов с лающими волкодавами, вот и все. Люди лежали на мерзлой земле, кое-где притрушенной сеном, сухим очеретом или хворостом. Кому повезло больше, тот располагался на досках, которых тут тоже было много. Впрочем, доски эти переходили от одного к другому, так как люди не могли все время сидеть на месте и стеречь их.

Опекающие Бориса Павловича красноармейцы сразу же нашли свободную доску и пристроили его на ней. Затем пошли в поисках медсестры — такой же пленной, как они сами. Конечно, немцы никакой помощи пленным не оказывали, люди сами выходили из положения как могли.

Медсестра нашлась, но пришла с пустыми руками.

— Я могу осмотреть вас и сделать перевязку, но только если вы найдете индивидуальную аптечку, — смущаясь на последних словах, сказала она. — Свои запасы я давно израсходовала.

— Да, у меня еще немного осталось, — Борис Павлович достал пакет и подал девушке.

— Дайте скачала осмотреть вас, — сказала та.

Красноармейцы окружили раздетого до пояса Бориса Павловича, чтобы он не простудился на ветру. Медсестра прослушала его дыхание, долго пальпировала спину, особенно позвоночник.

— Больно? — нажимая, спрашивала все время.

— При сильном нажатии больно, а так — терпимо.

— Вас, наверное, избили в гестапо? На вас живого места нет, вы весь в ссадинах.

— Нет, в гестапо не били, к счастью, — растеряно сказал Борис Павлович. — Это, наверное, при задержании. Я тогда потерял сознание...

— Понятно, — буркнула она, — и вас вовсю напинали...

Затем он оделся и оголил колени, которые оказались в еще более плачевном состоянии. Понятно, что когда его сбили с ног, то он, сопротивляясь, упирался коленями в землю. А почва в Крыму известно какая: каменистая, жесткая, да еще смерзшаяся на февральских морозах — чистый напильник. Пришлось потерпеть, пока медсестра обрабатывала ссадины йодом.

— У вас легкая контузия с сотрясением мозга и множественные ушибы, — констатировала она. — К счастью, это не смертельно опасно. Но все равно надо сделать обезболивающий укол, тем более что для пользы дела лежать вам придется на доске, а она жесткая.

— Да, жестковато, — пошутил Борис Павлович. — Да и натерпелся я боли уже...

— Надо беречь себя, — буркнула медсестра.

Девушка немного помассировала ему спину, ноги — прямо через одежды. «Все равно будет польза от прилива крови к больным местам» — пообещала она. Затем уколола анальгетик, перевязала колени, чтобы они не мерзли и быстрее заживали, и ушла.

Переворачиваясь то с боку на бок, то на живот или спину, меняя позы, Борис Павлович лежал на той доске недели две. Когда ему приходилось отойти в скрытое место за бугорок, товарищи сохраняли его доску нетронутой. Это просто счастье, что тех, кто был ранен или контужен и не мог встать, немцы первое время на работы не гоняли. Но о работах — позже.

Кормили пленных плохо, да и то — раздавали еду через проволоку, не заходя внутрь. Получалось, что перед кормежкой у проволоки скапливалась толпа, и слабому человеку пробиться-протолкаться через нее было невозможно. Сначала красноармейцы пытались добывать и приносить Борису Павловичу его порцию еды, но быстро отказались от этого варианта — немцы не давали в одни руки по две порции, да еще угрожали расправой. Наконец, договорились, что каждый из них будет делиться с Борисом Павловичем ложкой от своей порции. Таким способом его кое-как продержали эти две недели, хотя и сами были голодные.

Бедному Борису Павловичу было стыдно, что он обирает товарищей, живет за счет их порций. Но что было делать, если боли в спине не проходили и он чувствовал, что сам до раздачи не дойдет? Даже может упасть в толчее, и под ногами толпы ему спасения не будет.

Медсестра еще пару раз наведывалась, массировала спину, проверяла колени и подбадривала, что он вот-вот поднимется.

— Уже настает март, — щебетала она, — весна! Вся природа обновляется, а с нею и ваш организм. Теперь все у вас начнет заживать еще быстрее.

Наверное, так оно и было, потому что в один из дней Борис Павлович, возвращаясь из-за бугорка, почувствовал себя лучше. Ему даже показалось, что по нему пробежала бодрящая волна. Вернувшись к своим ребятам, он согласился побриться. Те обрадовались и тут же принесли осколок зеркала, мыло и лезвие. Жизнь возвращалась к Борису Павловичу.

Назавтра он, конечно, с помощью товарищей, пробился к раздаче и сам взял порцию еды. Это была победа! Каждый день к нему возвращались силы, он все больше смелел и даже начал закидывать нацистам фразы на непонятном для них языке — то на ассирийском, то на фарси, то на английском. Ему нравилось их озадачивать и ввергать в растерянность. Они ничего не понимали и только рассматривали странного военнопленного, однако то, что в его голосе не звучала агрессия, их успокаивало. Им казалось, что он что-то просит, и они его то чем-то подкармливали, то одаривали кусочком мыла, то угощали шоколадом или чистым бельем. А однажды даже дали одеколон! Этим добром Борис Павлович делился с товарищами, стараясь отблагодарить их за помощь.