Эхо вины

– В общем, званые ужины будут во вторник и в среду, – уточнил Фредерик. – А в пятницу будет торжественный прием у сэра Вудворта.

Это имя ей ни о чем не говорило. Но внутри у нее сразу же вспыхнули оранжевые сигналы тревоги.

– Сэр Вудворт – депутат палаты общин. Это один из влиятельнейших людей в британском парламенте, – пояснил Фредерик. – Быть приглашенным к нему – великая честь, которая выпадает далеко не каждому… Более важного события и представить себе нельзя. И я хочу попросить тебя вот о чем…

Для Фредерика все события были важными. И очень важными. И самыми важными. И важнее некуда. Так что Вирджиния совершенно точно знала, о чем сейчас попросит ее муж.

– Фредерик, нет! – чиркнула она словами, будто спичкой.

– Вирджиния, золотце, один-единственный раз! Появиться там без жены – это все равно… все равно, что прийти босиком на прием к королеве! Я устал всем объяснять, почему я все время один, без жены, и, похоже, в мои объяснения уже никто не верит. О том, что у тебя грипп, что у дочки ангина или что мы затеяли сложные переделки в доме, которые требуют твоего постоянного надзора, я уже врал. Больше никаких разумных объяснений мне в голову не приходит.

– Тогда скажи, что я работаю, а работающая женщина не может мотаться между Кингс-Линном и Лондоном так часто, как того требуют политические амбиции ее супруга!

– Послушай, я ведь столько раз объяснял тебе, в политических кругах не делают скидку на то, что женщина работает. Даже самые занятые жены выкраивают время и сопровождают мужа в тех случаях, когда это необходимо для его карьеры. Здесь не торгуются, не говорят: это, дескать, моя работа, а это – твоя.

– Понимаю. Работа мужа – это в первую очередь работа жены!

– Вирджиния…

– У вас какие-то первобытные представления об обязанностях женщины!

– В партии консерваторов…

– А может, ты просто вступил не в ту партию? – разозлилась Вирджиния.

Фредерик глубоко вздохнул, но этот вздох не означал смирения. Вирджиния сразу же поняла, что муж едва сдерживает гнев.

– Обсуждать с тобой такие вещи я не собираюсь, – отрезал он. – Я вступил именно в ту партию, взгляды которой я горячо разделяю и с чьей программой я полностью согласен. Да, я хочу сделать карьеру в этой партии. На это я имею полное право, и если бы ты не была озабочена лишь самой собой и своими капризами, то, наверное, разглядела бы много позитивного в этом шаге. Тогда, может быть, ты почувствовала бы гордость за такого мужа и даже захотела бы помогать ему.

От ее затылка вверх ко лбу и вискам поползли юркие змейки головной боли. Они покусывали ее сначала несильно, как бы пробуя на вкус, но постепенно боль становилась все сильнее, глубже, интенсивнее. Еще несколько минут, и ее голова накалится до предела.

– Фредерик…

Муж не давал ей больше раскрыть рта. Он был на пике ярости.

– И от кого я слышу отговорки насчет первобытного отношения к женщине? Если бы ты действительно работала по профессии и делала сногсшибательную карьеру, я бы еще мог понять эти слова! Но слышать их от тебя, именно от тебя, никогда толком не работавшей после университета! Да, ты работала, но так, по мелочи, по три дня раз в три года. И вовсе не потому, что ты приносила себя в жертву мне и моей безнадежно закоснелой, допотопной партии, а потому, что тебе, видите ли, так хотелось! Чем ты там занимаешься дни напролет? Воспитываешь дочку и бегаешь трусцой. Вот и все! Так что нечего притворяться великой эмансипе!

Боль окончательно пронзила ей голову. Необходимо было скорее принять таблетку, чтобы предупредить еще более страшный удар. Но Вирджиния почему-то не могла просто положить трубку и отправиться в ванную. Она стояла на месте как вкопанная и безучастно выслушивала гневные выпады мужа.

Несколько мгновений оба молчали. Фредерик перевел дыхание. Вирджиния знала, что он не собирался обрушивать на нее все эти претензии и, скорее всего, сейчас уже немного сожалеет о своих словах. Однако муж высказал все, что накопилось у него на душе.

– Я не собирался с тобой воевать, – сказал он уже мягче. – Извини, если нечаянно обидел тебя. Но я настаиваю на том, чтобы ты приехала в Лондон и отправилась со мной в пятницу на этот прием. Никаких возражений я не принимаю. Жду тебя в Лондоне.

– Ким…

– Ким с пятницы и до субботнего утра поживет у Грейс и Джека. Она обожает их. Это вовсе не проблема, Вирджиния. Черт побери, речь идет всего лишь об одной ночи!

Нет, на самом деле речь шла о гораздо большем. Но как же ей сказать об этом Фредерику?

– У меня страшно разболелась голова, – сказала она наконец. – Мне надо срочно выпить таблетку.

– Завтра еще поговорим, – отозвался Фредерик и бросил трубку.

Даже не попрощался, не сказал «я тебя люблю»! Он действительно рассердился не на шутку. Фредерик редко выходил из себя и, даже если был в гневе, почти никогда не давал воли своим чувствам. Значит, Вирджиния действительно довела его до белого каления.

Боли волнообразно раздавались в голове Вирджинии. Словно сомнамбула, она добралась до ванной комнаты и неловкими движениями отыскала в аптечке таблетки. Подойдя к раковине и открыв кран, чтобы набрать в стакан воды, она взглянула в зеркало и ужаснулась: белое как мел лицо, землисто-серые губы… Она выглядела, как самое настоящее привидение.

«Муж попросил сопровождать его на очень важном для него мероприятии. Из-за этого у меня адски разболелась голова, и через несколько минут я стала выглядеть, словно умирающая». Годится ли эта формулировка для того, чтобы объяснить свою проблему психоаналитику? Дошла ли она уже до той кондиции, когда необходима психотерапия?

Вирджиния проглотила две пилюли, добрела, пошатываясь, до гостиной и мешком повалилась на диван. Лучше было, конечно, пойти в спальню, опустить жалюзи и лечь в кровать, но… Ведь Натан, вернувшись, сразу же заметит, что с ней не все в порядке. Он и так видел ее насквозь, слишком бесцеремонно нарушал ее личное пространство, спрашивая о вещах, говорить о которых она не хотела ни при каких обстоятельствах. Страшно представить, что будет, если он обнаружит ее вот такой, с окончательно расшатавшимися нервами.

Однако Вирджиния быстро поняла, что разыграть перед Натаном идиллию у нее не получится. Боли раздирали ее мозг в клочья, и с каждой минутой только усиливались. Либо она приняла лекарство слишком поздно, либо у нее уже началось к нему привыкание. Так или иначе, препарат уже почти не помогал ей. В ее душе все сильнее росла обида на Фредерика, отчаяние и внезапное осознание своей полной никчемности.

«Что ты там делаешь дни напролет? Воспитываешь дочку и бегаешь трусцой! Вот и все!»

Впервые за годы их совместной жизни он говорил с ней так агрессивно. Впервые он поднес к ее глазам безжалостное зеркало, в котором она увидела свое жалкое отражение. У нее не было ни толковой профессии, ни каких-либо достижений, ни мало-мальски продуманного благотворительного проекта, в который она могла бы вложить свои силы и энергию. Она прохлаждалась одна в гигантском доме, почти дворце, заботилась о дочери, которая, как сказал недавно Натан Мур, в скором времени перестанет постоянно нуждаться в ней. Не зная, куда девать свободное время, Вирджиния нарезала круги по парку, но, когда женщина с грустными глазами пригласила ее выпить чашку чаю, она отказалась под предлогом «массы неотложных дел». Она уклонялась от того, чтобы помогать мужу делать карьеру, раз уж собственная карьера не была ей суждена, и наотрез отказывалась делать ему те маленькие одолжения, о которых он униженно просил.

Единственное доброе дело, на которое она сподвиглась в последнее время, – это помощь потерпевшим бедствие мореплавателям. Но и тут она, похоже, допустила фатальную ошибку. Натан Мур пристал к ней как банный лист, в точности как предсказывал Фредерик. А она еще упрекала мужа в черствости, не слушая его мудрых предостережений! Недели не прошло, и Натан уже живет припеваючи в их семейном доме, рассекает по округе на ее машине. Выводы лежат на поверхности: стоит Вирджинии выглянуть из своей мышиной норки и предпринять что-нибудь, как это обязательно выходит ей боком. И не только ей.