Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Не желая встречаться с дочерью и подвергаться ее безобразным нападкам, Дашкова не пришла на похороны. Анастасия охраняла гроб брата, не позволяя своим врагам, которые были среди гостей, подходить близко. Марта писала, что Анастасия, «как первое лицо в этой траурной процессии, стояла у самого гроба, но стояла как демон мести, а не как убитая горем сестра своего брата, который был к ней так добр». Анастасия увидела Анну Исленьеву и бросилась к ней. «Не позволяйте этим английским чудовищам приближаться к нему!» — потребовала она ^[751] . Когда несчастная и скорбящая Дашкова узнала о поведении дочери, она разгневалась и написала Анастасии длинное письмо, в котором лишила ее наследства. Никогда более она не желала выносить истерические сцены и позорные скандалы дочери. Она не могла простить ее возмутительное поведение по отношению к племяннице Татьяне Норовой и Марте Вильмот во время похорон: «Вся церковь была потрясаема бешеным твоим голосом, все были поражены ужасом, видя бесчеловечие, злость и намерение уморить мать слухом сего безбожного исступления; вся Москва с отвращением имя твое поминает».

751

Wilmot К. Grand Tours of Katherine Wilmot. P. 162, 163.

Она припомнила все зло, сотворенное Анастасией, ее злонамеренную ложь и попытки настроить людей против матери. Дашкова навсегда запретила дочери появляться в ее доме и особо отметила, что даже после ее смерти дочь сможет высказать ей свое уважение только в церкви. Княгиня также написала, что абсолютно отказывается разрешить усыновление незаконных детей ее сына, пока его вдова жива, даже несмотря на то, что Павел был последним мужчиной в семье Дашковых: «Я торжественно повторяю, что сын мой не хотел невозможного, то есть усыновить побочных детей, прижитых при жизни и ныне еще живущей жены его… я также торжественно утверждаю, что он тебе их вверить никогда не хотел и при последней болезни своей просил приятеля своего их взять. Ты хвастаешься, что выпросишь у Государя, чтобы, отступя от закона, ниспровергнул таинство брака по исповеданию нашему освященное; он изволит для твоей прихоти, и удовлетворяя твоему чванству детей незаконных при живой жене — мечта достойна твоего исступления» ^[752] .

752

Чечулин H. Д. Записки. С. 297–298; БЕРД. С. 66–67.

Однако вопреки желаниям матери Анастасия усыновила детей брата и оказалась умелым педагогом и довольно талантливым учителем. Она одна воспитала и дала образование своему племяннику Михаилу Павловичу Щербинину, у которого было имя от деда, отчество от отца и фамилия от тетки. Писатель, сенатор и государственный деятель, он по просьбе Анастасии служил секретарем своего двоюродного дяди Михаила Воронцова и написал его биографию. Он также очень тепло отзывался о своей тетке, высоко ценил ее и благодарил за свое литературное образование ^[753] . Дашкова, со своей стороны, приложила все усилия, чтобы сохранить фамилию, предложив присоединить ее к своей Семену и его сыну Михаилу. Они отказались, но ее семнадцатилетний крестник и двоюродный племянник Иван Илларионович Воронцов принял предложение и в 1807 году, согласно указу Александра I, стал первым Воронцовым-Дашковым.

753

Щербинин М. П. Биография генерал-фельдмаршала князя М. С. Воронцова. СПб., 1858; Щербинин М. П. Воспоминания М. П. Щербинина. С. 285; Wilmot М. and С. Russian Journal. P. 172, n. 2.

Для княгини наступило время формально выразить предсмертную волю, поскольку первое завещание она написала около десяти лет назад, 24 декабря 1796 года, как раз перед отъездом в ссылку в Коротово. Оно было зарегистрировано в основанном И. И. Бецким в 1764 году московском приюте, которому она оставила часть своих денег. Теперь надо было сделать необходимые шаги, чтобы завершить лишение дочери наследства. В августе 1807 года она письменно выразила своим душеприказчикам Ф. И. Киселеву, А. А. Нелединскому-Мелецкому, П. Л. Санти и А. М. Урусову свою волю касательно местонахождения завещания, устройства похорон и распределения собственности. Первыми, кого она назвала в письме, были племянница Анна Исленьева и Марта Вильмот, причем Дашкова особо попросила душеприказчиков оградить Марту от наглости Анастасии. Она также сделала распоряжения по продаже ордена Святой Екатерины, с тем чтобы вырученные деньги пошли на поддержку нуждавшихся дворянских девушек в Екатерининском институте. В благодарность за помощь она оставила Киселеву свою копию портрета Екатерины кисти Лампи ^[754] .

754

Чечулин H. Д. Записки. С. 312–317; БЕРД. С. 63–65.

Дашкова разделила основные свои имения между Михаилом Воронцовым и Иваном Воронцовым-Дашковым. Михаил унаследовал белорусское имение Круглое и московский дом, а Иван получил Троицкое и окружавшие его деревни в Калужской и Московской губерниях, а также усадьбу Кирианово под Петербургом. Кроме того, она распределила различные денежные суммы между душеприказчиками, друзьями, родственниками, фондами поддержки свадеб, молодых семей, бедных, заключенных, департаментом социального обеспечения и расходами на приходскую церковь. Дашкова также дала вольную своим служанкам Прасковье, Настасье и Анне. Дочери она завещала лишь три тысячи рублей плюс ежегодную выплату четырех тысяч рублей под контролем Михаила Воронцова и, к несчастью, в пожизненное пользование — чувство гнева и обиды ^[755] .

755

Там же. С. 318–325; РГАДА. Ф. 1261. Оп. 1.Д. 30. Л. 1,1 об., 21, 21 об.

Сразу после смерти матери Анастасия оспорила в Сенате ее последнюю волю. Следствие и последовавшее решение подтвердили законность завещания, а проигравшей Анастасии напомнили о деньгах и собственности, которые она получила в наследство от отца ^[756] . Она продолжала жить в Москве, стесненная в средствах, воспитывая детей брата, давая им уроки и обеспечивая всем необходимым. Жена Павла жила отдельно в провинции в маленьком доме, который теперь Анастасия унаследовала от брата. После того как Дашкова в течение многих лет отказывалась ее видеть, она выступила в защиту своей невестки касательно ее справедливой доли наследства. Затем княгиня взяла Анну к себе, а позже купила ей дом за 17 тысяч рублей ^[757] . Кэтрин Вильмот характеризовала жену Павла как «приветливую и очаровательную», а Марта описала встречу Дашковой с невесткой: «Слезы лились рекою, и в первые пять минут едва ли было произнесено хотя бы одно слово» ^[758] . Близкие отношения между двумя женщинами продлились недолго — в 1809 году Анна Дашкова умерла, ей был всего 41 год.

756

РГАДА. Ф. 1255. Оп. 4. Д. 221. Л. 1–4.

757

RIA, 12 L.31,45–47.

758

Wilmot К. Grand Tours of Katherine Wilmot. P. 164.

В 1807 году Кэтрин Вильмот собралась домой на год раньше Марты. При отъезде сестер Дашкова осыпала их деньгами, табакерками, драгоценностями, медалями, одеждой, картинами и сувенирами из Геркуланума. Дашкова подарила Кэтрин медальон с бриллиантовым набором «Волосы Венеры», а ее компаньонке Элинор Кавано часы и шелковые перчатки ^[759] . Она преподнесла Марте Вильмот красивую коробку с оправленным в золото «агатовым деревом» (arboris d’agate), которое когда-то принадлежало ее матери, и множество других даров, включавших пять тысяч фунтов стерлингов и веер, полученный ею от Екатерины при первой встрече почти полвека назад. Несмотря на репутацию скряги, Дашкова могла быть щедрой, когда хотела помочь и поддержать деньгами тех, кто был ей близок.

759

RIA, 12 L 25.

Ее исключительная щедрость по отношению к сестрам Вильмот опровергает суровый вердикт Державина: «Княгиня Дашкова без собственных своих корыстных расчетов… ничего и ни для кого не делала» ^[760] . Самое главное, Дашкова рассчитывала, что сестры перевезут рукопись ее автобиографии, письма и другие архивные материалы в Англию. Ясно, что княгиня надеялась на публикацию ее истории за границей и приняла с этой целью некоторые меры. Например, она оставила описание своего участия в событиях 1762 года своей подруге Элизабет Морган. В письме 1816 года из Бата Элизабет сообщила Марте, что Дашкова дала ей очерк «того блестящего события ее жизни» с указанием опубликовать его после ее смерти, возможно, передав вырученные деньги на благотворительность. В другом письме она добавила, что, когда Дашкова «покидала Ирландию, примерно в 1781 году, она дала мне рукописную брошюру, содержавшую то, что, я думаю, может быть правильно названо протоколами революции» ^[761] .

760

Цит. по: Тычинина Л. В. Великая россиянка. С. 187.

761

RIA, 12 L 18.

Обладание потенциально опасными материалами, описывавшими свержение и убийство российского монарха, было причиной большого беспокойства для женщин, поэтому Кэтрин спрятала документы «на себе» и успешно добралась с ними до дома. Таким образом, экземпляр «Записок» и, вероятно, английский перевод сохранились. Когда Марта также планировала отъезд, отношения между Россией и Британией испортились и власти узнали, что она везла какие-то важные секретные документы. Доносчиком мог быть Федор Ростопчин, доверенный друг Дашковой, который читал рукопись и надеялся выслужиться перед троном ^[762] . Ростопчин был генерал-губернатором Москвы во время нашествия Наполеона и заявлял, что поджег Москву, но позже это отрицал. Когда французы заняли Винково — его усадьбу на Старой Калужской дороге к югу от Троицкого, — они нашли дом в руинах и его собственноручную записку: «Я добровольно сжег этот дом, чтобы он не был осквернен вашим присутствием» ^[763] .

762

Шугуров М. Ф. Мисс Вильмот и княгиня Дашкова. С. 185.

763

Его дочь стала известной писательницей и автором серии популярных детских книг на французском языке, известных как Biblioth`eque Rose. Его невесткой была писательница Е. П. Ростопчина.

Кажется, именно из-за предательства Ростопчина Марту стали подозревать в вывозе бунтарской литературы из России. На самом деле, у Марты были оригинал «Записок», различные бумаги и письма Екатерины к Дашковой, и все это она надеялась опубликовать. Российские власти арестовали ее и допрашивали пять дней. Считая, что языковые уроки и коллекция музыкальных нот были на самом деле зашифрованными посланиями, они перевернули весь ее багаж. Запуганная молодая женщина в страхе сожгла некоторые бумаги и среди них «Записки» Дашковой. Получив разрешение на выезд, Марта, наконец, достигла Англии, пережив кораблекрушение у шведского острова. После того как был уничтожен оригинал, остались только две копии «Записок» — одна у Кэтрин в Англии и другая в России в бумагах и документах Дашковой ^[764] .

764

Две копии не были идентичны, и объединенное издание на французском языке появилось лишь недавно, в 1999 году в Париже (Dachkova Е. R. Mon histoire / Ed. by A. Woronzoff-Dashkoff). Экземпляр Дашковой был черновиком, который, по всей вероятности, не предназначался для публикации и не содержит некоторых поздних добавлений и примечаний (СПФИРИ РАН. Ф. 36. Оп. 1. Д. 749. Л. 116 об., 123,127–129). Обсуждение сохранившихся рукописных копий и опубликованных версий «Записок» см.: Woronzoff-Dashkoff A. Additions. Р. 15–21. После ее смерти черновая копия существовала только в рукописных версиях в России, и Пушкин, наряду с другими, читал неопубликованную копию. Со временем отрывки появлялись в различных российских журналах, таких как «Москвитянин», «Современник» и «Русская старина». Экземпляр Дашковой появился в печати только в 1881 году, когда Петр Бартенев опубликовал его в АКВ (т. 21), и несколько русских переводов были основаны на этой версии. Между тем сильно измененный перевод Марты Вильмот (теперь Брэдфорд) английского экземпляра «Записок» появился только в 1840 году; задержка его публикации была частично связана с несогласием Семена и с сомнениями в аутентичности текста, которые он вызвал. Этот перевод послужил основой для издания на русском языке, осуществленном Герценом (1859), и для последующих переводов обратно на французский (1859, 1966), немецкий (1857, 1918) и чешский (1911). Дочь Марты передала оригинал в Библиотеку Британского музея (BFP), а Сирил Фитцлайон отредактировал его для своего английского перевода «The Memoirs of Princess Dashkov» (1958).

Когда сестры Вильмот уехали, Дашкова, более чем когда либо, почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Ее жизнь во власти была теперь вписана в автобиографию и целиком осталась в прошлом. Дашкова вернулась к работам в усадьбе и к сочинительству. Она всегда занималась самообразованием, стремясь расширить и углубить свои знания путем постоянных штудий и практики. Даже в конце жизни, примерно за три года до смерти, она посещала лекции ректора Московского университета П. И. Страхова по экспериментальной физике ^[765] . Московский салон княгини, где она обсуждала литературные сочинения, а также политические события, выделялся своей серьезностью. Неудачные кампании русской армии, ее поражение под Фридландом в 1807 году и ожидание неминуемого вторжения Наполеона в Россию питали антифранцузские взгляды Дашковой. В 1808 году она опубликовала письмо в «Русском вестнике» — журнале, который издавал в Москве с 1808 по 1826 год Сергей Глинка ^[766] . Это письмо издателю опять представляло разговор с тетушкой, в котором княгиня сильно порицала французское и немецкое влияние, восхваляла английское и призывала родителей играть большую роль в образовании детей. Глинка и многие другие комментаторы описывали Дашкову как личность оригинальную. «С умом россиянки, — писал Глинка, — у нее был весь ум европейский». Ее чрезвычайная чувствительность к редакторским правкам в рукописи позабавила его. «Я вызываюсь к вам в сотрудницы, — писала она, — только с уговором: я настойчива и даже своенравна во мнении о слоге своем, прошу не переменять у меня ни буквы, ни запятой, ни точки» ^[767] .

765

Снегирев И. М. Воспоминания. С. 745–746.

766

Дашкова Е. Р. Письмо к издателю «Русского вестника». С. 227–232.

767

Глинка С. Н. Катерина Романовна Дашкова. С. 9.