Екатерина Великая (1780-1790-е гг.)
Шрифт:
ДОМАШНЕЕ ВОСПИТАНИЕ. Высшее дворянство воспитывало своих детей дома; воспитателями сначала были немцы, потом с царствования Елизаветы — французы. Эти французы были столь известные в истории нашего просвещения гувернеры. При Елизавете случился их первый привоз в Россию. Эти гувернеры первого привоза были очень немудреные педагоги; на них горько жалуется указ 12 января 1755 г. об учреждении Московского университета.
В этом указе читаем: «В Москве у помещиков находится на дорогом содержании великое число учителей, большая часть которых не только наукам обучать не могут, но и сами к тому никаких начал не имеют; многие, не сыскавши хороших учителей, принимают к себе людей, которые лакеями, парикмахерами и иными подобными ремеслами
НРАВЫ ДВОРЯНСКОГО ОБЩЕСТВА. Под таким влиянием в дворянском обществе к половине 18 в. сложились два любопытных типических представителя общежития, блиставших в царствование Елизаветы; они получили характерные названия «петиметра» и «кокетки».
Петиметр — великосветский кавалер, воспитанный по-французски; русское для него не существовало или существовало только как предмет насмешки и презрения; русский язык он презирал столько же, как и немецкий; о России он ничего не хотел знать. Комедия и сатира 18 в. необыкновенно ярко изображает эти типы. В комедии Сумарокова «Чудовищи» один из петиметров, когда зашла речь об Уложении царя Алексея Михайловича, с удивлением восклицает: «Уложение! Что это за зверь? Я не только не хочу знать русского права, я бы и русского языка знать не хотел. Скаредный язык! Для чего я родился русским? Научиться, как одеться, как надеть шляпу, как табакерку открыть, как табак нюхать, стоит целого веку, и я этому формально учился, чтобы мог я тем отечеству своему делать услуги». «Поистине это обезьяна», — заметило на это другое действующее лицо. «Только привозная», — добавило третье.
Кокетка — великосветская дама, воспитанная по-французски, ее можно было бы назвать родной сестрой петиметра, если бы между ними часто не завязывались совсем не братские отношения. Она чувствовала себя везде дома, только не дома; весь ее житейский катехизис состоял в том, чтобы со вкусом одеться, грациозно выйти, приятно поклониться, изящно улыбнуться.
В тяжелой пустоте этого общежития было много и трагического и комического, но постепенно эта пустота стала наполняться благодаря развившейся наклонности к чтению. Сначала это чтение было просто средством наполнить досуг, занять скучающую лень, но потом, как это часто бывает, невольная наклонность превратилась в моду, в требование светского приличия, в условие благовоспитанности. Читали без разбору все, что попадалось под руку: и историю Александра Македонского по Квинту Курцию, и «Камень веры» Стефана Яворского, и роман «Жиль-Блаз». Но потом это чтение получило более определенное направление; призванное на помощь в борьбе с досугом, от которого не знали куда деваться, это чтение склонило вкусы образованного общества в сторону изящной словесности, чувствительной поэзии.
То было время, когда стали появляться первые трагедии Сумарокова, между ними одна заимствованная из русской истории — «Хо-рев». Любознательное общество с жадностью накинулось на эти трагедии, заучивало диалоги и монологи Сумарокова, несмотря на его тяжелый слог. За комедиями и трагедиями следовал целый ряд чувствительных русских романов, которых немало написал тот же Сумароков; эти романы также заучивались наизусть и не сходили с языка умных барынь и барышень. Добродушный наблюдатель современного общества, человек обеих половин столетия, Болотов свидетельствует в своих записках, что половина столетия была именно временем, когда «светская жизнь получила свое основание». Как только вошел в великосветский оборот этот новый образовательный элемент, изящное чтение, и запас общественных типов усложнился. Автор записок первой и второй половин века рисует нам эти типы в их последовательном историческом развитии.
В глубине общества, на самом низу его, лежал слой, мало тронутый новым влиянием; он состоял из мелкого сельского дворянства. Живо рисует его человек первой половины века — майор Данилов в своих
записках. Он рассказывает о своей тетушке, тульской помещице — вдове. Она не знала грамоты, но каждый день, раскрыв книгу, все равно какую, читала наизусть, по памяти, акафист божией матери. Она была охотница до щей с бараниной, и когда кушала их, то велела сечь перед собой варившую их кухарку не потому, что она дурно варила, а так, для возбуждения аппетита.На этой сельской культурной подпочве покоился модный дворянский свет столичных и губернских городов. Это было общество французского языка и легкого романа, состоявшее, говоря языком того времени, из «модных щеголей и светских вертопрашек», т. е. тех же петиметров и кокеток. Это общество (пользуясь его же жаргоном) фельетировало модную книжку «без всякой дистракции» и выносило из этого чтения «речь расстеганную и мысли прыгающие». Сатирический журнал времен Екатерины «Живописец» чрезвычайно удачно пародирует любовный язык этого общества, воспроизводя записку модной дамы к ее кавалеру: «Мужчина! Притащи себя ко мне: я до тебя охотна, ах, как ты славен!»
Эти изящные развлечения, постепенно осложняясь, глубоко подействовали на нервы образованного русского общества. Это действие ярко обнаруживается на людях, которые уже достигли зрелого возраста к началу царствования Екатерины. Изящные развлечения развили эстетическую впечатлительность, нервную восприимчивость в этом обществе. Кажется, образованный русский человек никогда не был так слабонервен, как в то время. Люди высокопоставленные, как и люди, едва отведавшие образования, плакали при каждом случае, живо их трогавшем.
Депутаты в Комиссии 1767 г. плакали, слушая чтение «Наказа». Ловкий придворный делец Чернышев плачет радостными слезами за дворянским обедом в Костроме, умиленный приличием, с каким дворяне встретили императрицу; он не мог без слез вспоминать о Петре Великом, называя его «истинным богом России». От всех этих влияний остался сильный осадок в понятиях и нравах общества, которым и характеризуется елизаветинский момент в развитии дворянского общества. Этот осадок состоял в светской выправке, в преобладании наклонности к эстетическим наслаждениям и в слабонервной чувствительности. В. К-ский
ДЕРЖАВИН Гаврила Романович (03.07.1743–08.07.1816 гг.) — государственный деятель, поэт.
Г.Р. Державин происходил из семьи небогатых дворян. В 1759–1762 гг. учился в Казанской гимназии. С 1762 г. Державин служил солдатом в Преображенском полку, участвовал в перевороте 1762 г., в результате которого на престол взошла Екатерина II. Через десять лет Державин дослужился до офицерского звания. Он придерживался консервативных политических взглядов и активно участвовал в подавлении Пугачевского восстания. Державин ревностно служил Отечеству, но из-за длинного ряда служебных неприятностей, ему пришлось перейти на гражданскую службу.
Дела Державина шли удачно: он поселился в Петербурге, женился, устроился работать в Сенат. В 1779 г. в журнале «Санкт-Петербургский вестник» была напечатана первая ода Державина «На смерть князя Мещерского».
В 1782 г. Державин написал «Оду к Фелице», посвященную Екатерине II. Это произведение принесло автору и славу, и награды. Он сразу стал знаменитым поэтом. В 1784 г. он был назначен олонецким, а в 1785–1788 гг. тамбовским губернатором. В губерниях он уделял большое внимание порядку в судах и соблюдению закона, занимался просвещением провинциального дворянства.
В 1791–1793 гг. Екатерина II предоставила Державину должность ее личного кабинет-секретаря, однако он не угодил императрице и получил отставку. В 1794 г. его назначили президентом Коммерц-коллегии.
Александр I в 1802 г. назначил Державина министром юстиции, но через год Державин вынужден был выйти в отставку по состоянию здоровья.
Стихи Державин начал писать в юности, но публиковать их стал уже в зрелом возрасте. Он писал оды в духе М.В. Ломоносова: «Бог» (1784 г.), «Видение музы» (1789 г.), «Водопад» (1791–1794 гг.). Ему принадлежит попытка соединения оды и сатиры: «Властителям и судьям» (1780–1787 гг.), «Вельможа» (1774–1794 гг.).