Екатерина Великая (Том 2)

Румянцев махнул рукой и повернулся к двери.

– Михаил Борисович, а Михаил Борисович!

В дверях появился гренадер-денщик, головой под дверную притолоку, вся грудь в медалях.

– Дай-ка нам, Михаил Борисович, по рюмке анисовой да два кренделя с тмином – что-то во рту сухо и в суставах ломота. Вот мы с Михаилом Борисовичем почти сорок лет воюем, а такой войны не видели. Ты как считаешь, Михаил Борисович? А?

Гренадер потоптался, половицы заскрипели, потом прогудел басом, которому позавидовал бы даже дьякон придворной церкви:

– Мы при прежних войнах, ваше сиятельство, этих турков кучами брали. Добыч был какой – богатство! А теперечи не поймёшь что – не видать дела! – И затопал к выходу, потом вернулся, неся на подносе две рюмки и крендели.

Суворов выпил рюмку, закусил кренделем, потом снова склонился к карте.

– Так что же вы, батюшка Пётр Александрович, советуете? Неприятель с каждым днём в числе умножается, наши же войска тают, раненых и больных почти одна треть…

Румянцев выпил, понюхал крендель.

– То же и у меня…

Суворов вскочил.

– Из сего надо сделать вывод…

Румянцев ударил тяжёлой ладонью по карте:

– Вывод один: не надеяся более на светлейшего и не ожидая от него помощи, наступать и бить неприятеля.

12 ПОДВИГ САКЕНА

В землянке с колоннами, похожей на дворцовую залу, в которой потолок, стены и пол были покрыты коврами, на диване лежал Потёмкин – в халате, босой, небритый и непричёсанный, держа в руках святцы. Перед ним стоял капитан Спечинский, числившийся его адъютантом, но проживавший в Москве. Он был вызван срочной эстафетой и прискакал в ставку светлейшего бледный от бессонницы, шатаясь от усталости. Капитан, вытянувшись, молча глядел на князя, который лениво перелистывал церковную книгу. Потёмкин поднял своё помятое лицо.

– Капитан, тринадцатого генваря день какого святого?

Спечинский задохнулся от удивления, но ответил бодрым по уставу голосом.

– Святого мученика Ермила, ваша светлость.

Князь криво улыбнулся:

– Верно. А четырнадцатого декабря?

– Святого мученика Фирса, преподобного Исаакия Почепского, ваша светлость.

Потёмкин удивлённо пожал плечами:

– Тоже верно. Ну, а, предположим, двадцать первого июня?

– Святого мученика Юлиана Тарийского, ваша светлость.

Потёмкин захлопнул святцы, вскочил, халат распахнулся, волосатая грудь открылась.

– Сие просто удивительно! Поздравляю вас, капитан. Такой памяти я ещё не встречал. Вы женаты?

– Так точно, ваша светлость.

– Можете возвратиться назад в Москву и передать мой нижайший поклон вашей супруге.

Капитан, шатаясь, направился к выходу.

Светлейший взял с маленького столика бутылку, откупорил её. Кислые щи ударили вверх, залили ковры на стене и полу. Потёмкин выпил большой бокал квасу, подошёл к секретеру, сел. Нераспечатанные пакеты и письма лежали на нём грудами. Одно из них, с вензелем «Д. М.» на конверте, бросилось ему в глаза.

Потёмкин задумался. Три недели тому назад он приказал контр-адмиралу Войновичу, собрав весь Черноморский флот, уничтожить турецкие суда, беспрерывно подвозившие подкрепления в Очаков. На море свирепствовали страшные осенние бури. Войнович просил обождать некоторое время, пока наступит ясная погода.

Тогда он, светлейший, накричал на него, обозвал трусом, потребовал, чтобы «флот показал свою неустрашимость».

Корабли вышли в море, их разметала буря. Теперь они, повреждённые, со сломанными мачтами, стояли в разных портах, многих недосчитывались вовсе. Тогда Потёмкин решил совсем удалиться от дел, уйти в монастырь и написал императрице письмо:

«Матушка, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьёт, а не турки. Ей-богу, я почти мёртв. Все милости и имения, которые получил от щедрот ваших, повергаю к стопам вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь свою, которая, думаю, не продолжится».

Он взял конверт с вензелем «Д. М.», сломал маленькую именную сургучную печать и вынул оттуда две записки. Одна была от Дмитриева-Мамонова.

Благоразумный поручик, ныне генерал-адъютант и фаворит, писал: «Светлейший князь, милостивый государь мой, Григорий Александрович, письмо ваше в столь великую печаль меня повергло, что и описать невозможно. Всем известно, сколь военное счастье переменчиво, и никто сумневаться не может, что ваше сиятельство вскорости сумеет полной виктории над неприятелем добиться. Умоляю вас, яко отца, не вдаваться в чёрные мысли, а паче не открывать оных никому, ибо многие недоброжелатели ваши великости духа вашего не понимают».

Во второй записке Екатерина писала:

«Ради Бога, не пущайся на такие мысли: когда кто сидит на коне, то да не сойдёт с оного, чтобы держаться за хвост».

Потёмкин задумался, потом схватил шнурок от звонка, дёрнул два раза. В комнату вошёл генерал-майор Василий Степанович Попов – управитель канцелярии светлейшего.

Потёмкин посмотрел на него своим сверкающим единственным глазом. Оттого, что другой, искусственный, блестел тускло, взгляд этот показался Попову страшным.

– Вот что, собери тотчас же сведения, где какие суда наши находятся и какие повреждения имеют. Чтобы через месяц весь флот был готов к выходу. Проверять поеду сам в Херсон и Севастополь. Капитану Сакену передашь приказ – на дубель-шлюпках разведать местоположение и численность турецких судов. Для того надлежит выйти ему из Кинбурна к Глубокой пристани. Копию приказа пошлите принцу Нассау. Воевать-то мы как следует ещё не начинали…

Попов ведал всеми делами светлейшего – он был единственный человек, который его знал лучше, чем князь самого себя.

И теперь, выйдя из комнаты, он сказал адъютантам, уныло сидевшим в походной канцелярии:

– Князь вышел из меланхолии и начинает действовать.

Капитан Христофор Иванович Сакен вылез из землянки.

Дверь с шумом захлопнулась, шляпу капитана сорвало ветром, сам он едва удержался на ногах. В сумерках море слилось с горизонтом. Огромные волны накатывались на берег, со страшным рокотом ударяясь о камни. Четыре дубель-шлюпки, стоявшие на якоре, то взлетали вверх, то глубоко погружались носом в волны. От одной из них отделилась маленькая лодка, море её подхватило, как щепку, обдавая брызгами и пеной. На некоторое время она исчезла, но потом капитан увидел, что лодка всё-таки приближается к берегу. Сакен стоял, приложив руку к глазам козырьком и другой придерживая раздувавшийся от ветра плащ. Где-то вдали загремел гром. Зигзагообразная молния пронеслась по небу и ударила в море. Наконец лодку почти выбросило на берег. Шесть матросов-гребцов с боцманом во главе выскочили из неё. С их плащей и больших войлочных шляп стекала вода.

Боцман, коренастый человек с серьгой в ухе, дудкой на груди и линьком [60] за поясом, узнал капитана и отдал честь.

– Ну что, Шишкин, качает?

– Норд дует, господин капитан. Два раза якоря рвало.

Сакен вынул из-под плаща большую стеклянную флягу, приложился к ней, потом передал боцману.

– Пей и дай людям, пускай согреются…

Боцман живо подхватил посудину.

– Премного благодарим, – вытер губы ладонью, закинул голову, отпил, потом крякнул и передал флягу матросам.

60

Линёк – короткая корабельная верёвка с узлом на конце, служившая для наказания матросов.

Сакен внимательно осматривал небо и прислушивался к ветру.

– Как будто стихает. Дождь прошёл стороной…

Боцман тоже прислушался, посмотрел на море:

– К утру стихнет…

Капитан подумал, потом сказал:

– Сейчас, пожалуй, можно подойти незаметно?

Боцман с сомнением покачал головой:

– Трудно против ветра идти, ваше высокоблагородие, люди устали – буря!..

Сакен посмотрел на него, на матросов. Люди стояли понуро, ёжась от ветра.

– Ничего, дойдём. Сходите в землянку, возьмёшь у каптенармуса [61] четыре бочонка шнапсу, раздашь по две чарки на человека…

61

Каптенармус – лицо в армии, ведающее хранением и выдачей продовольствия, обмундирования и оружия.