Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Мужчины бросились убеждать Петра немедленно плыть в Кронштадт, потому что больше некуда. Но пока погрузили кухню, винный погреб, массу всякой всячины, пока разместились дамы, прошло много времени, такого дорогого… Никто не знал, что следом за Барятинским в Кронштадте уже побывал Талызин и привел гарнизон к присяге государыне.

В Кронштадт их не пустили, сказали, что императора Петра больше не существует: «Да здравствует императрица Екатерина Алексеевна!» Талызин оказался более скор, чем повара и слуги Петра, грузившие заморские вина и изысканные яства, а также дам в их парадных кринолинах. Это была катастрофа!

Миних сделал последнюю попытку вразумить свергнутого императора:

— Ваше величество, вы должны ехать в Ревель, там войска, нужно призвать их! Еще не все потеряно!

Но Петр был уже перепуган настолько, что капитулировал, не увидев еще ни своей супруги, ни единого вооруженного гвардейца. Он распорядился возвращаться в Ораниенбаум и вступить в переговоры с Екатериной.

— Она отпустит нас с тобой в Голштинию… Там хорошо… — убеждал он Лизку Воронцову, устраиваясь спать у нее на коленях.

Совершенно иначе вела себя Екатерина. Она прекрасно понимала ценность каждого даже не часа, а минуты.

Когда на крыльце дворца появились две дамы — императрица и ее подруга Дашкова — обе в форме Семеновского полка, солдаты возликовали: вот это женщина! В памяти многих еще сохранились рассказы о том, как возводили на трон матушку Елизавету Петровну. Эта такая же! Виват императрице Екатерине Алексеевне!

Екатерина приняла парад своих полков и отправилась во главе их навстречу мужу. Встречаться вовсе не хотелось, но оставлять Петра ни в Петергофе, ни в Ораниенбауме нельзя, это понимали все. Екатерина ломала голову только над одним: куда его вообще девать?

В пути их застала ночь, пришлось вставать бивуаком, только Алексей Орлов с авангардом выступил вперед. Он подъехал к императрице, тихо предложил:

— Катя, мы вперед, мало ли что там…

Она кивнула:

— С Богом!

Григорий Орлов держался рядом с возлюбленной. Оба они производили впечатление — рослые, красивые, сильные, удалые… Но пока не до любви, потом, все потом, ныне только власть важна, а когда все успокоится…

Алехан добрался до Петергофа к пяти утра и никого там не обнаружил, оставшиеся голштинцы вели себя мирно, бесполезное оружие сложили безропотно. Осознав, что оно не заряжено и никогда заряжено не бывало, Орлов долго хохотал:

— А остальные тоже так?

— Так…

Но возразил Бибиков:

— Алексей, это может быть ловушка…

— Посмотрим.

Пожилой голштинец сокрушенно покачал головой:

— Нет, это не обман. Будь у Голштинского полка заряды, император не удрал бы в Кронштадт…

— Нету больше вашего императора, понял, нет! Есть императрица Екатерина Алексеевна!

— Я присягу Петру Федоровичу давал, — возразил голштинец.

Орлов похлопал его по плечу:

— Ништо… дашь Екатерине. — Поняв, что тот собирается возразить, строго, но ласково пообещал: — А не дашь, шею сверну.

По пути на Ораниенбаум попался лагерь голштинцев, тоже без снарядов, его гвардейцы Орлова разметали шутя, солдат заперли в ближайшем сарае и бросились дальше.

К тому времени, когда Алексей Орлов добрался до Ораниенбаума, Екатерина получила письмо от мужа, которое привез вице-канцлер Голицын. Петр каялся и просил прощения за все доставленные ей неприятности, обещал все исправить и разделить с ней правление. Она мысленно усмехнулась: поздно. Сообрази он немного раньше, и… а что «и»? Неужели осталась бы на троне рядом с этим слизняком, в распоряжении которого еще несколько часов назад были армия и флот, а он испугался нескольких гвардейских полков и грозного окрика женщины, которую столько лет унижал? Он храбр, только когда не возражают. Может, с самого начала нужно было не потакать ребячеству и глупости Петра, а прикрикнуть на него?

Но теперь думать об этом поздно, теперь она провозглашена императрицей и никому, даже сыну, престол не отдаст! Екатерина не стала отвечать на письмо, привезенное Голицыным, более того, отправила Петру сочиненный ночью акт об отречении.

Когда в Ораниенбауме сначала появился Алексей Орлов со своими гвардейцами, а затем генерал Измайлов привез текст отречения, Петр совсем пал духом. Он безропотно переписал отречение и написал еще одно письмо Екатерине, прося разрешить уехать вместе с Воронцовой в Голштинию. Лизка вовсе не была в восторге от такого поворота событий и не мечтала отбыть в Голштинию, но, понимая, что от возлюбленного толка не будет никакого, согласилась и она. Не бывать Лизке Воронцовой Российской императрицей…

Петра, Воронцову и Гудовича перевезли от греха подальше в Петергоф. Он умолял императрицу о встрече, но Екатерине вовсе не хотелось портить свой триумф даже видом униженного супруга. В Петергофе с Петра сняли мундир и дали гражданскую одежду.

К поверженному монарху отправился Панин. Граф пока ничем особенным не услужил императрице, пора было и ему включаться в общее дело. Никита Панин объявил бывшему императору, что по приказу императрицы Екатерины Алексеевны он отныне государственный узник и будет жить в загородном доме в Ропше, пока не определят постоянное место пребывания.

Для Петра это был удар, он слишком хорошо помнил бледного, похожего на привидение Иоанна Антоновича, тоже государственного узника, жившего в Шлиссельбургской крепости. Один, безо всякой помощи и поддержки?! А как же Лиза?

Петр рыдал, ползал на коленях перед Паниным, целуя его руки и умоляя не отнимать Лизку Воронцову. Следом за любовником рухнула на колени и фаворитка. Панин содрогался от необходимости лицезреть столь отвратительное зрелище — потерявшего не только величественность, пусть и напускную, но и всякую человеческую привлекательность Петра и толстую, обрюзгшую Елизавету Воронцову, заливавшуюся слезами, — у своих ног. Граф считал это самым страшным моментом своей жизни, хотя позже у него бывали минуты и похуже.

Екатерина распорядилась Лизку Воронцову отправить в Москву (от нее живенько отреклась вся семья, уже посыпавшая голову пеплом и перешедшая на сторону новой государыни), а Петру оставить только его негра Нарцисса, моську Можу и любимую скрипку. Воронцову Екатерина позже даже довольно удачно выдала замуж за Полянского, а потом была… крестной матерью ее первенца! Вспоминала ли Лизка свой закончившийся падением взлет? Неизвестно, но на жизнь не жаловалась.

В Ропшу Петра увозил Алексей Орлов. Перед этим он пришел к императрице и попросил разговор наедине, даже Гришку выгнал.

— Катя, что с этим… делать будешь?

Екатерина твердо глянула в лицо Алехана, она уже не столь пугалась его шрама:

— Пока поживет в Ропше.

— А потом?

— Потом в Шлиссельбург.

— А может, его…

— Нет!

— Жалеешь?

Несколько бесконечно долгих мгновений она молчала. Жалела ли Екатерина Петра? Чисто по-человечески, по-женски жалела, несмотря на все доставленные им страдания, на все унижения, пренебрежение… Хотела ли его смерти? Заглянув в свою душу, она честно ответила, что желает. Но просто смерти, а не его убийства! Она не хотела убивать или приказывать убивать сверженного супруга!