Экипаж Большого Друга

Сделав первый шаг, я утонул по щиколотку в песке и остановился, сосредоточился, краем сознания уловил, что Анна и Алёна стоят позади. Всё исчезло так же, как и возникло, в одно мгновение. Исчез и я сам. Нет, не исчез, я стал всем. Стал Вселенной. Но не звёздами и галактиками, даже не пространством. Я стал Принципом, я мог всё. И не мог ничего. Я ничего не умел, любое действие вело к разрушению. Тёплая волна узнавания пришла извне.

— Алёна? Анюта?

— Нет нас, теперь есть мы. Единые.

И мы сделали ещё шаг. Мы научились. Сколько прошло времени, час, сто лет, сто веков? Бессмысленный вопрос, мы стали властны и над временем. Но не хватало знания. Знания законов, по которым рассчитываются последствия действий. Мы сделали третий шаг. И увидели, как мало мы можем. Для исправления ошибок, наших и чужих, оставался маленький коридор, разрушить который мог только бог. А мы не стали богом. Став всемогущим, мы остались людьми. Работа далась куда проще, чем ученье, но она отняла последние силы, что ещё оставались в наших телах.

На пляж мы вернулись вдвоём, Анна и я. Алёна не выдержала, она отдала всё, что было без остатка. Я лежал на песке и дрожал всем телом, никогда раньше мне не было так холодно. Я перестал быть функцией, я стал человеком. И вот я, человек, поднялся на ноги и снова ушёл, стал человеком и принципом и добавил на готовую картину несколько маленьких, но очень важных для меня штрихов. Тех, что допускались Принципами.

В чувство меня привели очень болезненные шлепки по щекам, знакомые, позабытые. Лабиринт, Иван? Я сказал первое, что пришло в голову:

— А аптечку запустить?

Анюта опустила занесённую руку, упала рядом на песок:

— Я не умею пользоваться аптечкой. Что тебе там понадобилось? Зачем…

Она замолчала, услышав мысленный «отчет» о том, что я сделал. Поняла, сказала расслабленно:

— Вот и молодец, Саша… Ты молодец.

Боже, как хорошо лежать и не думать ни о чём. Всё кончилось. Мы сделали, что могли, и пусть другие попробуют сделать больше. Через полчаса примерно Анюта спросила:

— Мы отсюда вообще собираемся уматывать или насовсем поселимся? Я есть хочу.

— Всё, уматываем, — еле выговорил я, поборов желание уснуть прямо на песке. — Вот мне бы ещё как-нибудь в кабину залезть. Там Чарли нас заждался.

Мы почти ползком забрались в модуль, съели сразу по два пайка, но лишь после того, как я задал курс Стасу. Курс простой — строго вверх. На двадцатой минуте подъёма из ниоткуда появилось небо, чёрное, звёздное. И сразу же оглушил вопль:

— Наконец-то! Я уж думал, что проведу свой день рожденья один, без компании.

III

За черным кованым ограждением мимо кафе спешат люди. Город проснулся, начал жить, шум машин на проезжей части и шагов по тротуару доносится будто издалека, приглушенно. Солнце греет вовсю, но в тени вековых лип, окруживших кафешку с трех сторон, пока сохраняется прохлада. Большая оранжево-фиолетовая бабочка села на край моего стакана и принялась обследовать незнакомое место, четко двигая крыльями, словно исполняя танец под неслышную мелодию.

Рассказы закончились, начались вопросы. Иван облокотился на стол и спросил меня, пристально глядя в глаза:

— Так вы с Анной теперь у нас как бы… — он с трудом подобрал слово, — властители получаетесь?

Я от души рассмеялся.

— Не боись, большую часть знания мы с Анной утратили, как только покинули анклав, человек не может удержать в голове столько. Мы явились волей, побуждением к действию. А второй раз я туда не пойду… Это очень страшно — быть всесильным и бессильным одновременно, — я изворачивался и думал о том, что говорить правду все ж приятнее и легче.

— А зачем тогда нужно было учиться? — недоуменно протянул Мирон, теребя бороденку.

Странно знакомый голос раздался неподалёку:

— ПМ анклав каждый раз возникает заново. Но вообще-то история довольно длинная.

На тротуаре рядом с ограждением стоял Андрей и улыбался. Все те же джинсы, рубашка, кроссовки. И тот же открытый взгляд сильного и уверенного в себе человека.

Анюта настороженно спросила:

— Это кто?

Вместо ответа я призывно махнул рукой и сказал громко:

— Привет, Андрей, присоединяйся.

Он ловко перепрыгнул ограду, уселся на предложенный стул.

— Я ненадолго. Посмотреть на вас зашёл. Как вам тут нравится?

— Я ещё не понял, — меня интересовало другое. — Скажи, почему в анклав не прошли кристы.

Он ответил, как я и ожидал:

— Цель. Всё дело в цели.

Корнилов, до того всё больше молчавший, спросил:

— Я так понимаю, что здесь никогда не было никакого Проекта? Здесь всё по-другому. Откуда тогда все мы?

Андрей усмехнулся:

— Всё благодаря вот этому вундеркинду, — он хлопнул меня по плечу. — Ему пришла в голову идея внедрения ваших старых матриц в здешних двойников. С него и спрос. Но порча уничтожена, как принцип она больше не существует… Со вчерашнего дня, если не ошибаюсь, — он глянул на меня.

Я кивнул:

— А ещё Соломон сейчас очнулся в своей пещере. Глядишь, через недельку объявится. А на Шааяссе вновь начнутся проблемы.

Иван осторожно поставил рюмку, спросил:

— И многих ты… реинкарнировал?

Я посмотрел ему в глаза, в них плавились боль и надежда.

— Все здесь, кроме Сола. Остальных не смог, — честно ответил я, но взгляд отвел.

Он схватил рюмку, подержал, поставил обратно. Не в силах справиться с собой, полковник встал, отошёл к ограде, закурил, глядя вдоль улицы.

Мирон вспылил почти серьезно:

— И что ты мне подсунул!? Это ж не страна стала, а позор! Какая-то дурацкая война в Афгане, перестройка, мать её, — тут Герке споткнулся, потер лоб, спросил: — Вань, а помнишь после ранения на флагмане шааян ты что-то сказал про Афган? Это как понимать?

Иван подумал и только пожал плечами, не обернувшись даже. Мирон продолжил обличать мой непатриотизм, совершенно забыв об иронии, на полном серьезе:

— Да и нет уже половины страны, развалилась. Как же так?! Как ты мог такое сотворить! И вообще, у меня могло случиться раздвоение личности. Я и сейчас толком не могу понять — то ли я рокер злой, то ли… я.