Экипаж «черного тюльпана»

— Так-так. Четверо, говоришь, попали в твою роту. — Поташов поджал пухлые губы. — Успел познакомиться?

— Нет еще.

— Зато я успел. — Подполковник шумно вздохнул. — В том числе и с рядовым Ойте.

Ротный удивленно вскинул брови.

— Чудная фамилия.

— Немецкая.

— То есть?

— Немец он, — со злостью сказал Поташов. — Да в придачу еще и меннонит. Есть такая христианская конфессия… Среди обрусевших немцев их много. На гражданке золотые люди: не пьют, не курят. А в армии с ними одна морока…

— Знаю, — вздохнул Фоменко. — Мне один такой попадался, в Карелии. Им вера оружие брать в руки запрещает… Но как же… — Недоумевая, Фоменко пожал плечами. — Как он попал в Афган? Есть приказ. Таких сюда нельзя.

— Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.

— Так что ж его теперь, обратно? — простодушно спросил ротный.

— Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, — почти ласково произнес секретарь. — Нельзя его обратно… Большие неприятности могут быть. У меня…

Поташов почесал затылок.

— Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?

— Пора. Да должность капитанская. — Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.

— Это дело поправимое. Должность найдется. — Губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку. — Для умного человека всегда найдется.

И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: «Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора».

— Если вы считаете, что я достоин… — пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.

— Твою кандидатуру рассматривают, — с напускным безразличием протянул Поташов. — Но есть и другие, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул ротный.

— Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя… — Подполковник помедлил. — Пора получать майора, а?

— Я оправдаю ваше доверие, — отрезал капитан, не найдя сказать в ответ ничего лучшего.

— Вернемся к Ойте. — Секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное — то, ради чего он вызывал его к себе. — Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, — подполковник говорил очень медленно — так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова. — Но если про него узнают там, — секретарь скосил глаза к потолку, — будет плохо. И мне, и тебе.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

— Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.

— Не должны узнать, — ноздри узкого носа Поташова раздулись. — Завтра твоя рота уходит на «боевые». А молодым и неопытным, вроде Ойте, первый раз в бою всегда бывает трудно…

20

После ужина официантки офицерской столовой убирали со столов. Торопливо кидая в большой чугунный бак ложки и вилки, самая старшая из них — полногрудая и крикливая Света — смахнула с носа капельки пота и скомандовала:

— Шевелись, бабы! Не знаю, как вам, а мне надо сбежать пораньше.

— Твой небось уже к окну приклеился. Ждет! — отозвалась, нагружая передвижную тележку мисками, Наталья. Она была почти одних лет со Светой, но смотрелась моложе из-за коротко стриженных и по-кукольному завитых рыжих волос.

Света сладко потянулась.

— Всю ночь спать не даст…

— А мой напьется на радостях да дрыхнуть будет, — заявила Наталья. — Зато уж завтра поутру…

Заговорщицки подмигнув Наталье, Света повернулась к Аннушке, которая молчаливо протирала столы.

— А ты, Ань, торопишься или нет?

Словно не слыша, Аннушка продолжала орудовать тряпкой.

Официантки переглянулись. Света с укором протянула:

— Молчишь… Второй месяц тремся бок о бок, а все как чужая. Молчком да в одиночку здесь пропадешь.

— Пропадешь, пропадешь, — подхватила Наталья. — Мы тебе зла не желаем. Наоборот.

— Спасибо, — не поднимая головы, тихо сказала Аннушка.

— Думаешь, ты какая-то особенная? — продолжала Наталья. — Что мы, не знаем, зачем бабы сюда едут? Чем их еще заманишь на войну, где, неровен час… — Она торопливо перекрестилась. — Или мужиками, или деньгами. Так, Светик?

— Кто нас с Наташкой на четвертом десятке дома бы замуж взял? А здесь с голодухи и сухарь слаще пряника. — Света прыснула. — Глядишь, какой-нибудь и найдется. Вон, Вовка мой уже собирается… Тьфу, тьфу, тьфу, не передумал бы! Ты, конечно, другое дело. Ты бы парня и дома нашла.

— Значит, денежки нужны, — хитро улыбнулась Наталья, тряхнув рыжей челкой. — На французские духи, итальянские туфли… Дома на это, хоть загнись, не заработаешь. Да что зарплата! Ты, Ань, тут озолотиться можешь, только не зевай. Молодая, красивая… Такой товар в Афгане дорого стоит. Посмотри вон, что Элка-машинистка вытворяет.

— Никому не отказывает, только плати, — вставила Наталья. — Зимой в Союз летала, в отпуск. Сколько у нее денег на таможне насчитали! Маничев с Элкой таможню проходил. Маничев врать не станет… А знаешь, что Элка ответила таможенникам, когда спросили, откуда столько? «Сами должны знать, каким местом заработала». Зараза нахальная!

Собрав очередную порцию мисок, Наталья с грохотом швырнула их на тележку.

— Конечно, не всякая так сумеет… Уж если идут на это бабы, то через силу. И через злость. Как Элка ненавидит этих мужиков! Она же их лупит и в хвост и в гриву. Чуть что не по ней — и бьет, и кусает… Вчера вон Венславовичу рожу почистила, весь обляпанный пластырем ходит. А мужики все равно к ней тянутся: красивая…

— Красивая, — с нескрываемой завистью согласилась Света. — Вытерпит она проклятые два года, и баста. Думаете, ей, как всем, не хочется — семью иметь, детей? Да она с тоски по такой жизни воет. А дотянет свой срок — забудет наш полк как страшный сон. Приедет домой — баба как баба. Кто там знать будет, как она в Афгане жила?

— Ну, чего молчишь, Ань? — снова попыталась она втянуть в разговор не проронившую до сих пор ни слова Аннушку. — Думаешь, будешь молчать — все беды пройдут стороной?