Экипаж
Шрифт:
Вереница черных машин обогнала колонну зеленых грузовиков с прожекторами.
Кабина теперь была похожа на госпиталь: и Ненароков и Скворцов сидели в своих креслах перебинтованные, облепленные пластырем, с черными обмороженными лицами. Тимченко повернулся к Валентину:
— В Шереметьеве льет. Полоса мокрая. Слой три сантиметра… А реверс включать не хочется. Попробуем так сесть…
«Ту-154», по-прежнему в сопровождении двух истребителей, шел на снижение. Бортпроводницы перевели всех пассажиров в первый салон, проверили, хорошо ли застегнуты у каждого привязные ремни,
Во втором салоне сидела только Тамара в наушниках и с микрофоном: ей было поручено наблюдать за трещиной — не станет ли увеличиваться. Серьезная, как часовой, она сидела неподвижно и не отрывала глаз от опасного места.
В кабине было почти тихо: бортинженер уменьшал режим работы двигателей. Мерцали слева сполохи молний. Стеклоочистители разгоняли мутную пелену дождя. Буднично, спокойно, как тысячи раз до этого, командир переговаривался с Землей:
— Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь… Засветки слева. Ливень, болтанка… Высоту тысяча двести занял. Давление семьсот сорок два выставлено, курс двести пятьдесят четыре… Разрешите снижение до пятисот…
— Снижение до пятисот разрешаю. До свиданья…
По внутренней связи Тамара сказала испуганно:
— По-моему, увеличивается… Она увеличивается!
Летчики переглянулись. Тимченко ответил своим обычным ровным голосом:
— Не паникуй. Все хорошо. — И снова вышел на связь с землей. — Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Трещина в фюзеляже увеличивается. Продолжаю снижение. Ливень, болтанка.
…К Тамаре подбежал Игорь, глянул на трещину. Она заметно выросла, и опять резал уши свист.
— Томка! Иди в первый салон.
— Мне велели здесь.
— Иди, говорят тебе! Командир приказал. — Игорь поднял ее с кресла и вдруг поцеловал долгим нежным поцелуем. Тамара поняла и спросила безнадежным шепотом:
— Мы разобьемся?
Не отвечая, Игорь потащил ее в первый салон.
На вышке в Шереметьево собрались почти все участники совещания в министерстве. К ним присоединились генеральный конструктор и два генерала ПВО.
Лысоватый инженер в очках втолковывал седому импозантному мужчине:
— При посадке пилот всегда включает реверс. То есть потоку газов, выходящему из двигателей, дает обратное направление. Понимаете? Для торможения… Но им этого делать нельзя из-за трещины. Может напрочь оторвать хвост.
— Даже так? — поднял брови седой. — А сядут они без реверса?
— На сухую полосу сели бы. А на мокрой пробег длиннее. Не хватит полосы, и тогда…
— Хватит и на мокрой, — вступил в разговор пожилой летчик. — Если воды не больше трех сантиметров.
Генеральный конструктор встал, подошел к стеклу, за которым виден был перрон, а за ним летное поле Шереметьева. По стеклу толстыми струями бил ливень, а вдали мерцали под дождем огни ВПП и их отражения на мокром бетоне.
— Что решили с реверсом? — громко спросил тот, кто вел совещание. Генеральный конструктор ответил:
— Не включать.
Тогда спросивший нагнулся к микрофону:
— Передайте Тимченко: реверс при посадке не включать!
Самолет продолжал
снижение. Совсем уже отчетливо были видны они Шереметьева, ярко освещенная посадочная полоса.— Мы на курсе, на глиссаде, — сказал Андрей Васильевич штурману. И земля подтвердила:
— Высота четыреста, удаление восемь. Вы на курсе, на глиссаде… Счастливой посадки!
Поднялись в небо лучи мощных прожекторов. Сзади, чтобы не слепить летчиков, они подхватили самолет и повели его. В их ярком свете «Ту-154» блестел, как большая рыбина.
А на земле, по обе стороны посадочной полосы, выстроились елочкой машины: пожарные, «скорая помощь», реанимация, прожектора… Они расположились тремя отрядами — в начале полосы, в середине и в конце, — готовые сразу прийти на помощь самолету Тимченко.
…Игорь снова сидел в своем кресле в кабине и слушал, как Андрей Васильевич переговаривался с землей.
— Посадка! Восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь в глиссаде, шасси выпущено, к посадке готов.
Секунду помолчав, диспетчер ответил:
— Посадку разрешаю.
Промелькнули огни порога. Командир взял штурвал на себя. Полоса — в синих посадочных огнях, белых осевых, освещенная дополнительно мощными армейскими прожекторами — будто ушла вниз.
— Скорость двести шестьдесят! — доложил штурман.
— Касаемся, — сказал Тимченко.
…Самолет мягко дотронулся до бетона, помчался, разбрызгивая воду, по ВПП.
— Скорость не уменьшается, — встревоженно доложил штурман.
— Много воды… Глиссируем, очевидно. — Тимченко напряженно смотрел вперед.
— Тормоза, — напомнил Ненароков.
— Половина полосы! — Штурман даже охрип от волнения. — Скорость двести!
— Тормоза! — спокойно приказал Тимченко.
— Двести! — опять сказал штурман. — Не тормозимся. Юз!
Впереди, уже совсем близко, возникли огни, отмечающие конец полосы.
— Реверс! — распорядился Тимченко. Игорь привстал с места, крикнул:
— Андрей Васильевич! Хвост оторвет!
— И хрен с ним! Выполнять!
— Реверс включен! — отозвался Игорь.
Колеса коснулись земли — и сразу же раздался треск, грохот.
— Отказ всех двигателей и рулей! — крикнул Скворцов.
Машину качнуло так, что только своим огромным опытом и хладнокровием Тимченко сумел удержать ее на полосе.
А тем, кто наблюдал за посадкой с земли, представилось удивительное и страшное зрелище. От самолета отделился хвост, грохнулся на бетон и, загоревшись от трения, некоторое время еще гнался за обрубленным самолетом, но не догнал. «Ту-154» бежал дальше… Потом бег его замедлился, и самолет встал у самых огней, отмечающих конец полосы.
— Приехали, — сказал Тимченко и откинулся на спинку кресла.
Свирепые струи воды, фонтаны пены обрушились на огонь и в минуту потушили его. Бетон стал белым, словно вдруг намело сугробы.
Через дыру, зияющую на том месте, где был хвост, виднелись пустые кресла второго салона. А из первого салона пассажиров высаживали как обычно: успели подъехать трапы.
Тимченко вошел в салон, чтобы посмотреть, все ли целы. Все были целы и почти невредимы, если не считать нескольких синяков. Все, кроме одного человека. Сергей Николаевич, начальник строителей, так и остался лежать поперек кресла.