Эксгумация

Впоследствии мне было трудно поверить, что с четвертой пулей все получилось именно так, что это ранение оказалось почти что липовым, будто в голливудских боевиках, — главному герою достаточно наложить себе импровизированный жгут, и вот он уже снова в бою, окровавленный, но не покоренный. (Нельзя, чтобы зритель видел, как кинозвезде причиняют слишком большой ущерб; допустимы разве что пустяковые ранения да шрам на щеке с более фотогеничной стороны.)

Еще в ресторане, когда киллер открыл стрельбу, я успел подумать, что неплохо подготовлен ко всему происходящему. Мне всегда нравились фильмы с насилием, и именно такие кассеты я старался брать в прокате, если Лили не настаивала на каких-нибудь девчоночьих жанрах. И если в фильме ради развития сюжета нужно было кого-то пристрелить, я не имел ничего против. Я был виноват хотя бы в том, что запятнал себя интересом к этому жанру: в наши времена каждый человек за свою жизнь видит на экране столько убийств, что у него в сознании формируется очень жесткий канон, с которым он сравнивает все, что происходит у него на глазах.

В архиве нашей памяти хранятся знаменитые фотоснимки: яблоко, разрываемое изнутри медной пулей, гранатометчик Капры во время гражданской войны в Испании, улицы Чикаго после кровавых разборок Капоне. Мы помним черно-белую хронику Первого мировой: солдаты перелезают через бруствер и нелепо, по-чаплински, падают замертво при Пашендалле и на Сомме. Мы помним документальные кадры недавнего прошлого: президент Джон Кеннеди подчиняется магии выстрела, пленный въетконговец с перекошенным лицам получает пулю в висок, американский конгрессмен засовывает в рот дуло пистолета прямо на пресс-конференции. Мы помним и художественные фильмы: «Соломенные псы», «Бонни и Клайд», «Крестный отец», «Бешеные псы».

«Да, не слишком удачный кадр, — подумал я, когда в Лили попала первая пуля, — маловато реализма».

В конечном итоге пуля № 4 не причинила мне особых неудобств. Когда я вышел из комы, оказалось, что рана на плече почти зажила.

Лишь иногда, перед переменой погоды, плечо ноет.

43

Как во сне, я зашел в лифт, но так и остался стоять без движения, не дотронувшись до кнопок. Я находился на самом верхнем этаже и мог поехать только вниз. Кто-то вызвал лифт. Двери закрылись. И снова открылись на третьем этаже.

— Я вверх, — сказала медсестра.

Я промолчал. Мы поднялись на шестой. Медсестра вышла. Какие-то люди вызвали лифт из подвала. Они вышли на втором этаже. Затем я в лифте поднялся на четвертый и с новыми попутчиками спустился, наконец, на первый. Я последовал за людьми на улицу, увидел выход, дневной свет, припаркованные у больницы машины и одно-единственное свободное такси.

— Мортлейк, — сказал я водителю.

Я был несостоявшимся отцом так и не родившейся дочери. Лили еще раз меня припечатала. Мне стало интересно, пробовала ли она узнать пол ребенка — почти наверняка нет.

— Эй, приятель, тебе плохо? — спросил таксист.

— Мортлейк, — повторил я.

Сколько раз мне еще придется пережить это горе? Которое каждый раз возвращается обновленное, изменившее форму и обрушивается с новой силой. Сначала я оплакивал Лили, затем возможного ребенка, затем — уже точно — дочь и тут же выяснял, что никто из них не принадлежал до конца мне. Я был далеко не в порядке. Я стал другим человеком, совсем не таким, как до гибели Лили. Чем больше я узнавал, тем больше запутывался. Честно говоря, последнее открытие меня потрясло, но не лишило разума. Я хотел, чтобы все как можно скорее закончилось. Я жаждал конца своего расследования.

Обстоятельства, при всей их жестокости, заставили меня задуматься над тем, какой была бы моя реакция, если бы эмбрион оказался мужского пола. Как ни ужасно прозвучит мое признание, но я бы расстроился чуть больше. Мне казалось, что раз ребенок, которого я потерял, был противоположного пола, его связь со мной была не столь сильна.

Однако то, что погибло в утробе Лили, было не только потенциальным человеческим существом, но и моей жизнью, какой бы я хотел ее видеть. С тех пор как Лили вышвырнула меня, у этой версии оставалось все меньше шансов осуществиться.

Версия эта была такова: мы бы жили вместе. У нас даже могли бы родиться дети. Мы с Лили говорили о детях. Я хотел детей, а она все время отмахивалась от моих уговоров на том основании, что не может терять время в столь критический момент карьеры. (С точки зрения Лили, в ее карьере других моментов и не было.)

Теперь я знал наверняка, что она была готова пожертвовать жизнью другого существа, другой женщины — пусть даже еще не родившейся — ради этой карьеры.

Я вылез из такси у дома. Водитель дал мне карточку с телефоном.

— Звони в любое время, — сказал он. — Я живу в этом районе.

Я вспомнил, что вечером мне предстояло еще одно мероприятие: в семь часов я должен был быть в театре «Барбикан».

Я спросил таксиста, может ли он заехать за мной в шесть.

— Конечно.

— Я буду с инвалидной коляской.

— Без проблем.

44

Понедельник, вечер.

Для первого раза я заказал место в самом центре первого ряда. Алан и Дороти должны меня заметить; я должен ассоциироваться у них с определенными шумами, тогда они начнут по-настоящему выходить из себя.

Согласно замыслу постановщика для достижения максимального эффекта во время ключевых сцен в зале должна была стоять полная тишина. Актерам нужна была уверенность, что они по своей воле заставят зал затаить дыхание. Лучше всего для этого подходили монологи главных героев. Но были и другие ответственные эпизоды: появление призрака Банко, сцена в Бирнамском лесу. Однажды вытерпев этот спектакль, я примерно представлял, когда тишина была особенно необходима. План у меня сложился простой: каждый раз, когда Алан и Дороти будут рассчитывать на эти драгоценные моменты благоговейной тишины в зале, я буду оглушительно кашлять, отвлекая зрителей и выводя актеров из равновесия.

Поскольку спектакль ставила Королевская шекспировская труппа, актеры соревновались между собой в том, кто чаще сможет добиться полной тишины в зале. Нас как бы призывали решить, кто из них держал ногу на педали газа? И кто жал на тормоз? Алан или Дороти, Макбет или леди Макбет?

В первый вечер я импровизировал. Как только мне казалось, что приближается пауза, я чуть подкашливал для разминки, а затем старался разорвать тишину оглушительным хриплым рыком.

В то же самое время я мысленно отмечал, в каком месте мой кашель произвел бы максимальный эффект.