Эксклюзивный грех
Шрифт:
– Я ничего не понимаю! Я запутался. И я не знаю, что нам делать!..
Он сразу пожалел о сказанном: “Ох, дурак я!.. Нельзя показывать Наде свою слабость! Она так на меня надеется!"
– Давай поедим и выпьем, – понимающе улыбнулась Надежда. – Голодное брюхо к детективам глухо.
Дима благодарно кивнул и принялся за жареные крылышки с пивом. А когда он покончил с едой, настроение у него явно улучшилось. Надю, похоже, тоже зацепила вкусная пища и выпивка, и глаза у нее заблестели.
– Когда я не знаю, что делать, – лукаво сказала она, – я обычно смотрю в гороскоп.
– Пытаешься объяснить рациональное с помощью метафизического? – понимающе ухмыльнулся Дима. – Дельно!.. Ну, и на чем мы будем гадать? На кофейной гуще? Предупреждаю: здесь кофе по-турецки не варят, только “эспрессо”. А в нем гущи нет… Или, может, погадаем, как пифии, на птичьих внутренностях? – Дима кивнул на обглоданные им куриные крылья.
Надя расхохоталась.
– Мы будем гадать на книгах. – И она указала на конструктивистскую черную полку, протянувшуюся вдоль стены рядом с их столиком – та была уставлена скучными томами шестидесятых годов издания.
– На книгах? А на чем конкретно? – улыбнулся Дима. – Может, на этом? – Он достал с полки внушительный талмуд: Абдижамил Нурпеисов, “Кровь и пот”. Надя расхохоталась. – Или, может, на этом? – Полуянов схватил другую книгу: Сергей Сартаков, “Философский камень”. – Или на этом? – Он показал обложку: Юозас Балтушис, “Пуд соли”.
– Нет, нет, – смеялась Надя. – Смотри, что здесь есть. – И она ловко выудила книжку из серии “Библиотека школьника”, притаившуюся меж пудовыми соцреалистическими классиками: А. С. Пушкин, “Евгений Онегин”. – Что может быть лучше для гадания!
– Пушкин, брат! – фамильярно вскричал развеселившийся Дима. – А ты как здесь?
– Давай, Димуся, – серьезно проговорила Надя. – Называй страницу и номер строчки.
– На что гадаем?
– Как “на что”? На то, что случилось и кто во всем виноват. И – что нам делать.
– Тогда, – немедленно выпалил Полуянов. – Страница двести двадцать, пятая строка сверху.
Надя открыла Пушкина, нашла страницу, с выражением прочитала:
…И тихо наконец она:
"Довольно, встаньте. Я должна Вам объясниться откровенно…"
– Вот как? – всерьез удивился Дима. – Все дело в любви? Ну-ну!.. А теперь давай я. – И он азартно выхватил из Надиных рук пожелтевшего, зачитанного Пушкина. – Ваше слово! – скомандовал он.
Чуть подумав, Надя сказала:
– Сто шестидесятая, десятая снизу. Дима отлистал назад и с некоторой оторопью прочел:
… Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны Приехать завтра до рассвета, Взвести друг на друга курок И метить в ляжку иль в висок.
– Тебе все понятно? – улыбнулась Надя.
– Да уж, понятно, – протянул Дима. – Александр Сергеич подсказывает: мотивы убийств – любовь, страсть и ревность.
– А это мотивы любых преступлений, – убежденно сказала Надя.
– Плюс еще – деньги, – пробормотал Дима.
То ли в самом деле гаданье, то ли сытый желудок, то ли спиртное – а может, все это, вместе взятое, – помогли Диме сосредоточиться. Он молчал – и когда они пили кофе с вкуснейшим десертом (шоколад, мороженое, взбитые сливки), и когда вышли из кафе, пересекли Невский и направились вдоль
Фонтанки против ее течения. В голове журналиста стали потихоньку – каждая на свою полочку – раскладываться версии и зарождаться планы.Надя доверчиво взяла Диму под руку. В другой руке он держал привычную свою сумку “Рибок”, небрежно ею помахивал. Им достаточно было удалиться на двадцать шагов от шумного Невского, как не стало пешеходов – ни встречных, ни попутных. Только фары пролетавших по набережной машин да редкие фонари освещали питерский вечер.
Они свернули налево, в Графский переулок, бывшую улицу Марии Ульяновой.
– Вот в этой школе я учился, – указал Дима на ложноклассическое бледно-желтое здание. – А скоро я покажу место, где стоял наш дом. Все равно нам по пути.
– Стоял? А что с твоим домом сейчас?
– Снесли. Мне повезло. Один из трех домов, – горьковато усмехнулся Дима, – что снесли в Питере в прошлом, двадцатом, веке, оказался моим.
Дима замолк, и Надя не стала больше его расспрашивать. В молчании они дошли до конца переулка и свернули направо, на Владимирский проспект. Здесь было оживленнее, встречались пешеходы, шли трамваи. Впереди, слева от них, возвышался, возносился ввысь подсвеченный Владимирский собор.
– Здесь жил Достоевский, молодой, – указал Дима на один из домов. – И там, чуть дальше, на Кузнечном, – его последнее жилье…
– Я знаю. Мы с мамой были там пять лет назад.
– А знаешь, что Федор Михайлович нанимал квартиру обязательно в угловом доме, и чтобы из окон была видна церковь?
– Счастливый человек, – улыбнулась Надежда, – он мог выбирать себе место жительства.
Тут, безо всякого перехода, журналист заговорил об “их деле”:
– Завтра продолжим расследование. Приоритетными я теперь считаю следующие версии. Во-первых, беременность Лены Коноваловой. Тем более, – улыбнулся Дима, – Пушкин нам подсказывает, что все дело – в любви… Во-вторых, мне интересен араб-миллионер. И, в-третьих, я не сбрасываю со счетов маньяка с холодильного завода.
– А его-то почему?
– Потому что у него есть деньги, чтобы меня заказать. И наших матерей – тоже. И потому, что у него есть мотив: скрыть свое тяжкое, неприглядное сумасшедшее прошлое. В конце концов, он в думу собирается баллотироваться. Пусть в городскую, но все-таки… И еще: он псих. Маньяк. И откуда-то знает меня… Поэтому – мало ли что взбрело в его больную голову!..
– А как тебе нравится депутат Государственной думы, его однокашник, – господин (или товарищ) Котов? И друг Котова – миллионер Шепилов?
– Они мне оба тоже нравятся. В смысле – НЕ нравятся. Главным образом, потому, что у них у каждого хватит денег, чтобы организовать и убийства, и похищения в архивах…
– Вот жизнь настала, – философски проговорила Надя, – мы ищем не убийц, а тех, у кого хватит денег, чтобы убить…
– Что ты хочешь!.. – легкомысленно отмахнулся Дима. – Звериный оскал капитализма… Но вот каким концом к нашему делу могут относиться избранник народа Котов и бизнесмен Шепилов, я пока убей не пойму… Ну, ничего, у нас и до них руки дойдут. Мы ими обоими займемся, когда вернемся назад, в Москву.