Экслибрис

Но сегодня вечером, когда вокруг гремели орудийные залпы, в библиотеке не было даже Отакара. Пройдя мимо опустевших полок, Эмилия подошла к крохотной комнате, где обычно работал Вилем. Из-под закрытой двери пробивался луч света, однако комната оказалась пустой, если не считать масляной лампы и двух опорожненных Отакаром винных бутылей. Перед камином на своем обычном месте стоял письменный стол Вилема, и освещался он масляной лампой с низко подрезанным фитилем и почти израсходованным топливом. Уже собираясь уходить, Эмилия уловила едкий запах и заметила на столе набор предметов: бутылочку с чернилами, гусиные перья и книгу — манускрипт — в кожаном переплете. Два дня назад, насколько она помнила, этих вещей здесь не было. Неужели Отакар занялся научной работой? Или вернулся Вилем? Возможно, это его книга. Одно из тех философских сочинений — связанных с Платоном или Аристотелем, — которыми он пытался разнообразить ее поэтическо-романтическую диету.

На цыпочках подойдя к столу, Эмилия окинула взглядом разбросанные письменные принадлежности. Среди них она заметила шлифовальный камень и кусок мела, словно за этим столом работал писец. Ей было известно все о такой работе, о том, что писцы обрабатывают пергаменты пемзой, а потом мелом, чтобы удалить животный жир и чтобы чернила не растекались. Пару недель назад помимо телескопов и астролябий Вилем показывал ей много древних манускриптов, скопированных — как он говорил — константинопольскими писцами. По его словам, эти рукописи считались самыми ценными документами во всех Испанских залах, а писцы-монахи — самыми искусными мастерами своего дела во всем мире. Поднеся к свету один из документов, он показал ей, что за тысячу лет ни единый росчерк не потерял четкости и яркости цвета — красные краски получали из растертой в порошок киновари, желтые — из почвы, выкопанной на склонах вулканов. И самые прекрасные и ценные пергаменты — так называемые «золотые книги», сделанные для личных собраний византийских императоров, — окрашивали в пурпурный цвет, по которому потом писали чернилами, изготовленными из золотого порошка. После того как Эмилия закрыла крышки переплета, толстые, как обшивные доски корабля, ее ладони и пальцы заблестели, словно она погрузила их в сундук с сокровищами.

Но сейчас прекрасные рукописи из Константинополя исчезли вместе с остальными книгами. Осталась только та, что лежала на письменном столе. Отодвинув в сторону несколько перьев, Эмилия и взглянула на нее более внимательно. Изысканный переплет. Передняя крышка была искусно обработана, ее тисненую кожу украшал симметричный рисунок из завитушек, спиралей и переплетенных листьев — подобные замысловатые узоры, как припоминала Эмилия, украшали некоторые книги из Константинополя. Однако, открыв обложку, она не обнаружила там пурпурного пергамента с золотыми буквами, страницы этой рукописи пребывали в плачевном состоянии, жесткие и сморщенные, словно их залили водой. Черные чернила сильно потускнели и расплылись, и хотя она не умела читать по латыни, ей показалось, что текст написан именно на латинском языке.

Медленно перелистывая страницы, она прислушивалась к раскатистому грохоту мортир, стреляющих за стенами крепости. Одно из пушечных ядер, должно быть, попало в зубчатый парапет, поскольку пол вдруг содрогнулся под ногами, а оконные стекла задребезжали в своих рамах. Мягкий рассеянный свет от пожара в Летнем дворце озарял дальнюю стену комнаты. "Fit deorum ab hominibus dolenda secessio, — прочла она в начале одной из страниц, — soli nocentes angeli remanent…" [62]

Другой пушечный снаряд угодил гораздо ближе, и опять в парапет; часть стены с грохотом обрушилась в ров. Испуганная этим взрывом, Эмилия оторвала взгляд от пергамента и увидела высокую фигуру и ее черную, растянувшуюся по полу тень. Несколько секунд она пыталась осознать, что же она видит перед собой, — борода, меч, пара кривоватых ног, что твой медведь, вставший на дыбы. Позднее она пришла к выводу, что он выглядел как Амадис Галльский, или Дон Белианис, или даже как сам рыцарь Феб [63] — другими словами, один из героев ее любимых рыцарских романов. Она понятия не имела, долго ли он уже стоял здесь, наблюдая за ней.

63

Перечислены рыцарские романы, составлявшие круг чтения Дон Кихота. Особенно знаменит «Амадис Галльский» — испанский роман второй половины XV в., предположительно написанный Гарсией де Монталво; основан на португальских и французских источниках позднего Средневековья.

— Простите, — запинаясь проговорила Эмилия, роняя книгу на стол. — Я только…

Очередное ядро мортиры ударило в стену, и окно библиотеки вспыхнуло огнем.

Глава 6

Меня разбудил стук молотков. В первое мгновение, глядя на потолок, видя торчащие из-под обвалившейся штукатурки дубовые балки и перекрытия, я не мог вспомнить, где нахожусь. Я приподнялся на локтях, и полоса солнечного света упала на мою грудь, словно нагрудный патронташ. Меня удивило, что я спал на правой половине кровати, хотя в прежние времена это всегда была половина Арабеллы. В первый год моего вдовства я пробовал спать на ее половине, но затем постепенно — месяц за месяцем, дюйм за дюймом — переползал обратно на свою левую половину, где в итоге и остался. Сейчас у меня возникло тревожное ощущение, будто мне снилась моя жена, которую я не видел во сне почти целый год.

Поднявшись с кровати и нацепив на нос очки, я проковылял к окну, надеясь посмотреть наконец, как выглядит Понтифик-Холл при дневном свете. Голый дощатый пол холодил ноги. Открыв одну створку окна и глянув вниз, я увидел, что нахожусь в одной из южных комнат. Под окном раскинулся цветник, а за ним обелиск, подобный тому, полуразрушенному, что я видел вчера вечером на северной стороне дома. За обелиском виднелись еще один фонтан и еще один декоративный пруд, такой же полувысохший и заросший, как его двойники на северной стороне. Или это и есть северная сторона? Симметрия, похоже, была присуща всему парку, так что даже в руинах одна половина Понтифик-Холла являла собой зеркальное отражение другой половины.

Нет, солнце слева — над стеной, проходящей по границе парка; сквозь листву она едва заметна. Значит, я все-таки смотрю на юг. Вглядываясь через открытое окно в жалкие останки цветника, я понял, что, должно быть, нахожусь прямо над библиотекой.

Я немного постоял у окна; чистый воздух благоухал ароматами трав, приятное отличие от моей «Редкой Книги», где река в часы отлива порою воняла так, что врагу не пожелаешь. Молотки перестали выбивать барабанную дробь, но несколько мгновений спустя раздался резкий стук в дверь моей спальни. В комнату вошел Финеас с тазиком горячей воды.

— Сэр, завтрак ждет вас внизу. — Вода плескалась по краям тазика, зажатого его усохшей клешней, пока он здоровой правой рукой освобождал для него место на столе. — Спускайтесь в чайную гостиную.

— Спасибо.

— В любое время, сэр, как только вы будете готовы.

— Все ясно, спасибо, Финеас. — Он направился к двери, но я остановил его вопросом: — А что это там за стук?

— Штукатуры, сэр. Реставрируют потолок Большого зала. — Что-то неприятно-елейное было в его манерах. Он оскалил зубы, сточенные и прореженные, как грабли. — Надеюсь, сэр, они вас не потревожили.

— Нет-нет. Все в порядке. Спасибо, Финеас.

Быстро совершив утреннее омовение, я энергично расчесал щеткой бороду и начал одеваться, размышляя о «столкновении интересов» и о «врагах», упомянутых Алетией. Вчера вечером меня не испугали эти откровения, как она предположила, — скорее просто озадачили. А сейчас, днем, в залитой солнцем комнате, продуваемой свежим ветерком, сама мысль об этом казалась смешной. Возможно, местные жители были и правы. Бедная Алетия, подумал я, возясь со своими подвязками. Может, она и впрямь страдает лунатизмом. Возможно, смерть отца и мужа — насильственная или нет — лишила ее рассудка. Восстанавливать это имение в его прежнем виде — затея конечно же эксцентричная.

Наконец я был готов спуститься вниз. Закрыв дверь Бархатной спальни, я направился вдоль по коридору. По бокам имелись две двери, обе закрыты; затем третья — тоже закрытая, прямо впереди меня. Выйдя через нее, я прошел по какому-то залу и оказался в следующем коридоре. В нем имелась такая же пара закрытых дверей, но его пересекал третий коридор, с очередными закрытыми дверями.

Я остановился в легком недоумении. В какую сторону мне повернуть? До меня донеслись скрип перил и звук шагов Финеаса, видимо, поднимавшегося по лестнице. Я хотел было позвать его, но, вспомнив его повадки — это унизительное высокомерие, эту плотоядную улыбочку, — отказался от своего намерения. Финеас относился ко мне явно не по-дружески. Поэтому я наугад пошел дальше, неуклюже шаркая своей косолапой ногой. Может, стоит повернуть назад, размышлял я, и попытаться открыть одну из первых дверей? Но я продолжал идти вперед. Поперечный коридор вскоре завершился запертой дверью.